Они тряслись по безлюдным полям, гигантская фабрика за грязным прямоугольником заднего окна неуклонно уменьшалась в размерах. Поля выглядели так, будто их пытала жуткая румынская Секуритате, земля была разворочена, сложена в кучи либо изрезана мини-каньонами.

Костя сидел, задумавшись, сложив ладони в горсть, будто уже молился, что было очень на него похоже.

— Знаешь, моя мать серьезно больна, — произнес он без обычной в таких случаях преамбулы.

— Какой ужас, — поспешил отозваться Владимир.

— Да. Не знаю, чем все закончится. Я буду молиться за нее.

— Конечно. — Владимир тихонько заерзал. — Я тоже.

Костя поблагодарил и отвернулся к окну с видом на пустошь.

— Хочешь, — сказал Владимир, — я дам тебе Денег, чтобы отвезти ее в Австрию, там лучше лечат. Если, конечно, тебе нужны деньги.

— Я думал об этом. И деньги у меня есть. Но я хочу, чтобы она была в России, когда… Хочу, чтобы ее окружали свои.

Владимир кивнул, притворяясь, будто разделяет Чувства собеседника, однако словечко «свои» напомнило ему о том обстоятельстве, что заботливые, чуткие (и загадочные) русские медики — скорее уж его люди, и, возможно, Костина мать не обрадуется, когда эти носатые персонажи народной молвы со своими грязными руками засуетятся вокруг ее смертного одра. Но опять же, он мог только предполагать. Русские бывают разными. Костя, к примеру, знал об отсутствии у Владимира крайней плоти, но насмешек себе никогда не позволял. С другой стороны, он потащил его с собой в церковь.

Посреди полей они увидели международное совместное технологическое предприятие «Футур-Тек 2000», которое представлял блестевший свежей краской плакат на обочине. Предприятие напоминало фабрику Викторианской эпохи, пристроенную к силосной башне, — нагромождение толстых ржавых труб и приваренных к ним как попало крутобоких металлических контейнеров. Уверенность в том, что внутри этого затейливого воплощения промышленного упадка вот-вот народится новый факс-модем, граничила с чрезмерностью упований на стойкость человеческого духа.

Нет, подумал Владимир, надо иначе: берем белый оштукатуренный забор, обносим им фабрику, проделываем в стене окно с якобы тонированными стеклами, ставим снаружи парочку урн для разного рода мусора — и готово! Зачем продавать ничего не стоящие акции столованцам по десять крон за штуку, когда можно сбывать их тоннами американцам по десять долларов? Хм, интересная идея.

Церковь пряталась за фабрикой, их разделяло небольшое поле увядшей моркови. Такая церковь могла бы стоять в суровых Аппалачах — сарай, сложенный из листов жести, с металлическим православным крестом, сиявшим над пустынными окрестностями как телевизионная антенна, поддерживающая связь с далекой цивилизацией.

— Прошу. — Костя распахнул перед Владимиром дверь.

В прихожанах нельзя было не опознать русских. Усталые, угрюмые лица, на которых даже в медитативном процессе молитвы была написана готовность сцепиться в схватке за равную долю свеклы, сахара или места на стоянке для побитых «жигулей». Широкие, плотные тела с лопающимися толстыми венами и обильно политые потом, казалось, распирало от мясо-масляной диеты — подходящая внешность, если живешь в мире, где надо выглядеть устрашающим, как танк, чтобы заставить крутиться колеса распределения.

Костя поклонился кое-кому и указал на Владимира, вызвав редкие натужные улыбки и легкий шепоток Владимир понадеялся было, что в их глазах он больше походит на Иисуса, чем на Троцкого, но тут увидел над алтарем икону с изображением Того, чье второе пришествие столь давно ждали. Весьма славянский Христос с русыми волосами, переходящими в грязно-соломенные, традиционно размытыми чертами лица и привычным Сражением высшей самодостаточности, в происхождение которой Владимир предпочитал не вдаваться.

Сама служба оказалась вполне на уровне. Правда, чувствовалась некоторая неопределенность в том, что хотел донести до паствы священник — как положено, в рясе, бородатый и морщинистый (с таким точно знаешь, что твое благочестие окупится). Священник зычно вещал нараспев: «И-исус воскрес!» И толпа вторила в унисон: «Воистину воскрес». Это постоянное подтверждение основополагающего факта выходило у них очень симпатично. Ну конечно, Он воскрес. Зачем тогда мы здесь собрались, если Он не воскресал, а, Ваня?

И креститься тоже было здорово — стоять на коленях и безостановочно креститься. Приятный жест, короткий и размашистый. Гоям всегда отлично удавался этот фокус — быстрота в сочетании с размахом. Колумб и его деревянная армада, добравшаяся до Нового Света с помощью атлантического бриза и молитвы; средневековые англичане, закованные в тонну железа, мчавшиеся галопом по жаркой пыльной Палестине. И всегда всем наперекрест, беспрестанно осеняя себя крестом. Перед иудейским Богом позволено лишь беспрестанно кланяться и сожалеть, что Он так далеко от тебя там, наверху. А Христос — вот он, только руку протяни — вверх, потом вниз, направо, налево. Христос воскрес? Да-да, воистину.

Должно быть, Владимир крестился столь впечатляюще, что кое-кто из бабушек, сверкая голубыми глазами из-под тяжелых платков, обратил внимание на его энергичные движения и громкие возгласы. Костя одарил Владимира широкой улыбкой, словно тому уже было зарезервировано место на небесах. Так продолжалось некоторое время; крохотное помещение переполнял блеск свечей И двух громадных, неуместных здесь торшеров с галогеновыми лампами вроде тех, что Владимир видел в немецком универмаге. Запах пота мешался с запахом ладана, которым кадил священник, и у Владимира немного разболелась голова. Но стоило ему повернуться, проверяя, на месте ли задняя дверь и можно ли к ней пробраться, как Христа воскресили в последний раз и служба закончилась.

Все выстроились в очередь к священнику, который целовал каждого прихожанина и что-нибудь ему говорил. Дожидаясь своей очереди, Костя познакомил Владимира с несколькими приятными старыми дамами, чьи сомнения относительно «черного» рассеялись в процессе службы, как развеялся по пустынному горизонту спертый воздух, едва открыли дверь. Священник поцеловал Владимира в левую щеку, потом в правую — как ни странно, от пастыря пахло укропным маринадом — и сказал:

— Добро пожаловать к нам, любезный юноша. Иисус воскрес.

— Да, хм, — ответил Владимир, хотя и знал, что существует более удачный ответ, — в конце концов, они только что повторили его раз триста.

Но от вида его святейшества, широкоплечего и прямого, несмотря на преклонный возраст, с зычным голосом и пряными поцелуями, даже у отъявленного безбожника, обутого в «мартинсы», члена какого-нибудь «Союза Спартака»[39], подломились бы коленки.

— Вы, наверное, грек, — предположил священник.

— Наполовину грек, наполовину русский, — само собой вырвалось у Владимира.

— Прекрасно. Не присоединитесь ли к нашей скромной трапезе?

— Увы, не могу. Меня ждут родные в Фессалониках. Я заехал сюда по дороге в аэропорт. Но на следующей неделе обязательно.

— Прекрасно.

Тут подошла очередь Кости, который что-то шепнул на ухо священнику. Тот раскатисто захохотал, отчего борода его, такая же белая и величественная, как он сам, взвихрилась, зажив своей отдельной волосатой жизнью.

Этого веселья Владимир не мог понять, ведь Господний бизнес — дело сугубо серьезное, особенно когда кто-то из паствы оказался евреем под личиной грека.

Кланяясь, он пробрался мимо прихожан к двери и вышел на улицу, где монотонный дождь набирал силу, а небо расстилалось скатеркой неуступчиво серого цвета.

Ну вот, с этим покончено, слава богу. Он опять мчится по восточному берегу Тавлаты в чуде баварской сборки, мысленно подгоняя Яна: «Быстрей! Быстрей!» — его ждет Сурок в самом дорогом ресторане Правы. Да, он опять повел себя двулично с Костей Ангелом, бросив его на полпути якобы ради «краткого визита к американскому другу, благочестивому человеку сербского происхождения…». У метро, по предварительному сговору, его встретил Ян на грешном БМВ. Ехать на метро в ресторан — несколько не по рангу такому заслуженному гонифу, как Владимир.