Сердитый мистер Рыбаков возник на линии с первого же гудка:

— Кто? Черт бы все побрал. На каком мы полушарии?

— Рыбаков, это Гиршкин. Я вас разбудил?

— Я не нуждаюсь во сне, командир.

— Вы не говорили, что ударили мистера Рашида на церемонии принятия гражданства.

— Что? Нет, тут я абсолютно чист. Господи, он ведь иностранец! По-английски я не очень, но понял, что сказал судья: «Защищать страну… от внутренних и внешних врагов… клянусь…» Поворачиваю голову — и что я вижу? Египтянина, такого же, как тот газетчик, что каждый раз дерет с меня лишних пять центов за русскую газету. Этот вонючий турок, он тоже внешний враг, который пытается обмануть рабочие и крестьянские массы и обратить нас в ислам! Вот я и поступил так, как велел судья: защитил свою страну. Нельзя же отдать приказ солдату и надеяться, что он не подчинится. Это бунт!

— Как бы то ни было, вы поставили меня в неловкое положение, — заявил Владимир. — Я сейчас во Флориде. Играю в теннис с директором Службы иммиграции и натурализации и упрашиваю его пересмотреть ваше дело. Здесь сорок градусов по Цельсию, и у меня вот-вот случится инфаркт. Слышите, Рыбаков? Инфаркт.

— Ой, Володечка, ну пожалуйста, сделай так, чтобы меня опять пустили в этот зал для церемоний. Я буду хорошо себя вести. Уговори директора простить меня за тот случай. Скажи ему, что у меня вот здесь не в порядке. — За девятьсот миль вверх по Восточному побережью Рыбаков громко постучал себя по лбу.

Владимир протяжно вздохнул, как отец, смирившийся с недоразвитостью отпрыска.

— Хорошо. Позвоню, когда вернусь в город. А пока поупражняйтесь в вежливости перед зеркалом.

— Капитан, я выполняю ваши приказы без разговоров! Вся власть Службе иммиграции и натурализации!

Распластавшись на животе, Джорди смотрел передачу о модельном агентстве; полет жиденьких острот и шелест спадающего неглиже он встречал довольным мычанием. Остатки его раннего ужина и две пустые бутылки из-под шампанского громоздились на маленьком столике, предназначенном, вероятно, для карточных игр; еще одна бутылка шампанского плавала в ведерке с тающим льдом. Этому воплощению гедонизма средь старомодного убранства номера недоставало лишь серебряного подноса с затонувшей «Лузитании» с наспех нацарапанным счетом за шампанское.

— Мне нравятся брюнетки, — сказал Владимир, садясь на свою кровать и стряхивая песок с кроссовок.

— Брюнетки крепче сбиты, чем блондинки, — со знанием дела произнес Джорди. — У тебя есть подружка?

— Да, — признался Владимир, сияя от гордости и чувствуя себя даже моложе, чем выглядел с чисто выбритым лицом.

— Какого цвета у нее волосы?

Почему-то Владимир подумал о рыжеватых кудрях Халы, но вовремя опомнился и ответил правильно:

— Темные, очень темные.

— И как оно ей? — осведомился Джорди.

Что «оно»? Цвет волос, модельные агентства?

— Нормально.

— То есть я хотел спросить… Э-э, хлебни, сынок. Мой друг не должен отставать от меня по части выпивки!

Владимир поступил как ему было велено, а затем спросил о сыне Джорди, этом великовозрастном дебиле.

— О, мой маленький Хауме. — Гордый папаша сел на кровати и деловито шлепнул себя по ляжкам. Убавил звук в телевизоре, и писк моделей уже не перекрывал шорох волн, отмывавших пляжный песок. — Он способный парнишка, просто в школе У него нелады. Так что на собеседовании тебе, наверное, не стоит выглядеть жутко начитанным, но парочку книг, пожалуй, упомяни. Дальше, он увлекается футболом. Правда, его выперли из команды в прошлом году. — Этот прискорбный факт поверг Джорди в легкую задумчивость. — Но в этом я виню тренера, школу и школьный совет, они совершенно не понимают потребностей моего мальчика, — продолжил он после паузы. — Давай выпьем за моего маленького Хауме, адвоката, которым он станет в будущем. С Божьей помощью, конечно. — Джорди осушил бутылку шампанского почти до дна в десять необычайно объемистых глотков, словно у него над душой стоял какой-нибудь начальственный погоняла.

— Это важная деталь, — заметил Владимир. — Я в спорте не очень разбираюсь. Например, как называется здешняя команда?

— О господи. Вы, манхэттенские ребята, иногда совсем как голубые. Здешняя называется «Дельфины», а дома у нас две команды — «Великаны» и «Ракеты».

— Я слыхал о них. — Названия пошлее не придумаешь. Если у Владимира будет когда-нибудь своя команда, он назовет ее «Нью-Йоркские евреины». Или «Отказники с Брайтон-Бич».

Пока Джорди читал лекцию про суперкубок, «Далласских Ковбоев» и легендарной дамочке, опекавшей последних, гостиничная обслуга принесла рыбу-меч, невыносимо пресную, несмотря на то что рыба задыхалась под слоем черного перца величиной с град. Владимир жевал это недоразумение, пока Джорди перечислял достоинства своего сына: к примеру, свою подружку Хауме ни разу пальцем не тронул, хотя порою обстоятельства того требовали, и, вне всяких сомнений, он знает, что деньги не на деревьях растут, что от работы еще никто не умирал, а без труда не вытянешь и рыбку из пруда. Владимир, поразмыслив над этими похвальными качествами, предложил конкретизировать деятельность малыша Хауме: в свободное время мальчик руководит школьным кружком каталонской культуры; раз в неделю помогает польским старушкам добраться до церкви Петра и Павла, чтобы разговеться окороком с пряностями; пишет письма своему конгрессмену, требуя улучшить освещение на поле для софтбола (см. выше — интерес к спорту).

— Выпьем за малыша Хауме, который нянчится со старыми польскими шлюхами! — предложил Джорди. — А почему ты не пьешь, милый?

Указав на свой мочевой пузырь, Владимир отправился в розовую ванную облегчиться. По возвращении его ожидали два юных представителя гостиничной службы — прыщавый Адам и Ева Юга — дабы вручить еще одну бутылку, перевязанную ленточкой:

— За счет заведения, сэр.

Солнце давно закатилось, когда Владимира одолела дурманящая тошнота от выпитого шампанского и он приказал себе остановиться. Владимир тяжело опустился на свою кровать, стоявшую ближе к балкону, и почувствовал, как она медленно поплыла во все четыре стороны. Что-то его беспокоило, и не только физическая реальность, провонявшая алкоголем. Задача предстать перед приемной комиссией колледжа в образе сына одноклеточного отца внезапно показалась элементарной, как охота на коров. Да, сугубо альтернативная нравственная реальность открывалась перед Владимиром, альтернативная Американа, населенная подобными ему бета-иммигрантами, которые живут играючи, пьют всерьез и складывают пирамиды, как дядя Шурик, в то время как остальные граждане упорно протирают кожаные диваны и коврики для стульев с изображением утки Дейзи в дурацких местах вроде Эри и Бирмингема или совсем уж запредельных Фэрбенксе и Дулуте. Он повернулся к Джорди, чуть ли не ожидая подтверждения этому сделанному про себя открытию, но увидел, что тот изучает Владимира ниже пояса сквозь бокал с шампанским, запотевший от дыхания. Джорди поднял глаза на Владимира — тяжелые веки сморщились от напряжения — и коротко, ободряюще расхохотался:

— Не пугайся.

Владимир очень испугался, будто внезапно щелкнул финский замок в крепости Гиршкиных, вскрытый опытной рукой, и сигнализация не взвыла, а соседский злющий пес улегся дрыхнуть. Железа, ответственная за страх и деньги, еще даже не активизировалась, но Владимир уже все понял.

— Эй, поправь, если я ошибаюсь. — Джорди положил ноги на кровать Владимира, под натянувшимися плавками проступали очертания его снаряда, прижатого наискось к телу эластичной тканью. — Вы ведь с Баобабом и раньше играли в эти игры, правда? Ну, ведь ты уже имел дело с другими парнями.

Владимир увидел, как по шву плавок Джорди расползается жуткое влажное пятно.

— Кто, мы? — Он вскочил и в растерянности повторил: — Кто, МЫ?

— В этом смысле ты очень похож на Баобаба, — улыбнулся Джорди и понимающе пожал плечами: мол, уж такими вы уродились. — Это вовсе не значит, что у тебя гомосексуальные наклонности, коко, хотя про футбол ты мог бы знать и побольше. Просто в твоей фигуре что-то такое есть. Послушай, я все понимаю, и в газетах об этом завтра не напишут.