В «Туше» Баобаб в присущей ему манере продолжал разглагольствовать о проблемах своего друга. Но Владимиру не терпелось задать один очень личный вопрос:

— А правда ли, что с Халой можно расстаться? Порвать с ней по собственной воле? — И он сам ответил на этот вопрос: Да, да… Порвать. Это необходимо.

— Ну конечно, расставайся, — поддержал его Баобаб. — Если тебе нужна моя помощь эксперта, только скажи — напишу исследование или еще что. А лучше пусть Роберта это уладит. Она способна уладить что угодно. — Он вздохнул.

— Кстати, о Роберте, — произнес Владимир, намеренно подражая интонации Баобаба. — Мне начинает казаться, Бао, что если я должен сам решать свои проблемы, то и тебе следует быть мужчиной и как-то разобраться в ситуации с Робертой.

— Разобраться по-мужски?

— В пределах разумного.

— Вызвать Ласло на дуэль? Как Пушкин?

— Думаешь, в отличие от Пушкина, тебе повезет? Думаешь, сумеешь, выхватив пистолет, хладнокровно застрелить этого татарина, а?

— Влад, ты хочешь быть моим секундантом? Ужасно благородно с твоей стороны. Идем, пора убить этого гада.

— Пафф! — усмехнулся Владимир. — Не желаю принимать участие в безумии. Кроме того, ты обещал, что мы будем пить всю ночь. Обещал сгубить мою печень до срока.

— Владимир, твой друг просит тебя о помощи. — Баобаб нахлобучил на голову утратившую форму «федору».

— Я бесполезен в конфликтах. Я только все испорчу. Знаешь… — Он смолк, когда Баобаб, отвесив низкий поклон, двинулся к выходу, — в мятой шляпе и саперных сапогах вид у него был исключительно придурковатый. Бедняга! — Обещай, что не пустишь в ход кулаки! — крикнул Владимир вслед.

Баобаб послал ему воздушный поцелуй и сгинул. И лишь спустя минуту Владимир осознал: его бросили, оставили без собутыльника в хмельную воскресную ночь.

Но и без собутыльника Владимир продолжал пить. Он помнил много русских песен о пьянстве в одиночестве, однако трагикомический смысл этих баллад не укоротил вереницу стаканов с бурбоном и единственного, неведомо как затесавшегося среди них мартини с джином — три твердые оливки мерцали в изящном бокале. Так выпьем сегодня, а завтра… начнется долгий период трезвости, когда Владимир будет просыпаться с ясной головой и ловко управляться с иммигрантами. С этими удивительными людьми! Многим ли из его ровесников посчастливилось познакомиться с таким человеком, как мистер Рыбаков по прозвищу Вентиляторный? И многим ли удалось заслужить его доверие?

Вывод: Владимир — классный парень. На пятом бурбоне он провозгласил тост за себя и показал ламинированные зубы официантке, которая в ответ даже слегка улыбнулась, во всяком случае приоткрыла рот.

— З-з… — начал Владимир (в итоге должно было получиться «значит»), но официантка уже понесла поднос с выпивкой аспирантам у бильярдного стола. Они лакали жуткие фруктовые напитки, эти школяры.

Спустя полчаса Владимира окончательно развезло. И нам нечего сказать в его оправдание. В бутылке мартини на соседнем столике отражался настоящий русский алкаш, смурной обормот с редеющими, слипшимися от пота волосами и в рубашке, расстегнутой больше, чем следовало. Даже ламинированные зубы — гордость семейства Гиршкиных — каким-то образом запачкались в нижнем ряду.

Аспиранты по-прежнему стучали киями. Не помахать ли им? Этакое панибратское приветствие, вполне допустимое, когда ты пьян. Владимир умеет быть эксцентричным…

Он залпом опрокинул виски. За столиком не больше пепельницы в ряду таких же столиков, тянувшемся к двери, сидела девушка. И давно она там сидит? В ее внешности тоже было нечто алкашное — голова набок, словно шейные мускулы устали ее держать, спутанные ломкие темные волосы, широко открытый рот. Мутный взор Владимира пополз по девушке (сверху вниз, медленно и методично), отмечая бледность лица, черные глаза, серый свитер без надписей, еще более бледные руки и книгу. Она читала. И пила. Если бы только Баобаб оставил ему одну из своих книг! Но зачем? Чтобы читать друг другу вслух на весь бар?

Владимир закурил. Сигарета возбудила в нем тягу к опасностям, навеяла мысль о пробежке по Центральному парку в этот поздний час, о спринте под пение городских цикад, о бросках зигзагами вправо-влево, как на футбольном поле, в попытке одурачить смерть, притаившуюся в тени между парковыми фонарями.

Отличная идея.

Он встал, чтобы уйти, девушка подняла на него глаза. Пока он шел к двери с намерением обыграть смерть в парке, девушка по-прежнему смотрела на него. Он уже поравнялся с ней, а она все смотрела.

Вдруг он оказался сидящим напротив нее. Наверное, споткнулся или его качнуло, и он, сам не зная как, рухнул на теплое пластиковое сиденье. Девушке на вид было около двадцати, на лбу пролегла магистраль первых горестных морщин.

— Не понимаю, почему я сел здесь, — подал голос Владимир. — Сейчас встану.

— Вы напугали меня. — Голос у девушки был ниже, чем у Владимира.

— Уже встаю. — Он положил руку на стол. Книга называлась «Манхэттенский трансфер»[9]. — Замечательная книга. Ухожу. Я и не думал присаживаться.

Он опять стоял на ногах, вокруг все казалось зыбким. Увидел, как на него надвигается дверная ручка, и вытянул вперед жаждущую схватиться за нее ладонь. За его спиной раздался смешок.

— Вы похожи на Троцкого.

«Господи боже, — подумал Владимир, — у меня начинается новый роман».

Во рту он ощущал вкус бурбона, влажной пеленой окутавшего язык. Владимир дернул себя за бороду, поправил очки в черепаховой оправе и повернулся кругом. Он направился обратно к ней, старательно выворачивая ступни внутрь, чтобы не шлепать ими по-еврейски, твердо вжимая подошвы в американскую почву («Припечатывай ногой землю, словно она твоя!» — учила его мать).

— Только когда я пьян, — сказал он, нарочно растягивая последнее слово для наглядности. — Я похожу на Троцкого, только когда пьян. — Ради первого знакомства можно было придумать фразу и получше.

Владимир повалился на стул.

— Я могу встать и уйти. Вы ведь читаете хорошую книгу.

Девушка заложила салфеткой страницу и закрыла книгу.

— Откуда вы, Троцкий? — спросила она.

— Меня зовут Владимир, — представился он таким тоном, что захотелось добавить: «И бреду я по белу свету от самой матушки-России». Но он удержался.

— Русский еврей, — догадалась девушка. — Что вы пьете?

— Больше ничего. Я уже набрался и пропил все деньги.

— И вы скучаете по своей стране. — Девушка старалась говорить так же грустно, как Владимир. — Два виски с лимоном, — обратилась она к проходившей мимо официантке.

— Вы очень добры, — поблагодарил Владимир. — Вы, должно быть, не местная. Учитесь в Нью-Йоркском университете, а сами родом из Кедрового Источника. Ваши родители трудятся на земле. И у вас три собаки.

— Университет Колумбийский, — уточнила девушка. — Уроженка Манхэттена, родители — профессора в Городском колледже. Одна кошка.

— Лучше не бывает. Если вы любите Чехова и социал-демократию, мы сможем стать друзьями.

Девушка протянула ему длинную, костлявую ладонь, оказавшуюся на удивление теплой.

— Франческа. Значит, вы ходите в бар один?

— Я был с другом, но он ушел. — И, учитывая ее имя и внешность, добавил: — Мой друг — итальянец.

— Я польщена, — ответила Франческа.

Затем она вполне невинным жестом зачесала выбившуюся прядь волос за ухо, обнажив полоску белой кожи, до которой летнее солнце не сумело добраться. И от вида этой кожи пьяного восторженного Владимира подбросило вверх и перекинуло через хлипкий забор, за которым, как в загоне для молодняка, содержатся слепые увлечения, питающиеся соками сердца. Какая тонкая прозрачная мембрана, этот кусочек кожи! И разве она способна уберечь мозг от летней духоты? Не говоря уж о падающих предметах, птицах на деревьях и зловредных людях. Владимиру показалось, что он сейчас заплачет: все было так… Но он с детства твердо помнил наказ отца: не реветь! Он прищурился, чтобы унять слезы.