Настя грустно кивнула и поднялась из-за стола: нет больше у нее своей отдельной комнаты, а значит, и возможности остаться наедине с собой и спокойно обдумать все, что произошло хотя бы за день… Настя как в воду глядела!
Войдя к себе, первое, что она обнаружила, — то, что Эмма и не думала укладываться. Сидя на постели, она держала в руках Настин портрет — тот самый, подаренный девушке найденным ею отцом! Губы Эммы были сжаты в узкую ниточку: естественно, его витиеватую роспись на портрете мать не могла не узнать… Настя, едва взглянув в напряженное лицо матери, поняла что уснуть вот так сразу и сейчас вряд ли удастся. И не ошиблась.
— Ты встречалась с эти моральным уродом?! — несмотря на то что Эмма произнесла эту фразу тихо, девушке показалось, что она выкрикнула ее.
— Он мой отец, — едва сдержалась она. — И я нашла его сама.
— Какой же он отец, если сбежал из дома раньше, чем ты родилась? Мерзавец он, а не отец! Бросить и меня, и тебя ради своей дурацкой мазни!..
— Зачем ты так? — Настя покачала головой. — Столько лет прошло, нельзя быть такой злопамятной… Мне так хотелось его повидать! И вообще… Он умный и талантливый, это от него мне досталось умение рисовать! Скажешь — нет?
— Ух ты, ах ты, все мы космонавты! — Эмма почти что шипела. — Художник от слова «худо»! И предал нас, бросил… Да как ты смела, не спросив меня, встретиться с этим идиотом?! Что ты можешь знать про талант? Умный… Ты не должна иметь с ним ничего общего, поняла?
— Нет, мама. — Настя сердито посмотрела на мать, и ее губы тоже сжались в тонкую ниточку: верный признак того, что Настю «понесло», что начался один из тех ее приступов, как выражалась Эмма, «упертости», во время которых никто и ничто не могло переубедить или хотя бы остановить девушку.
— Ах так? Тогда нам с тобой не о чем разговаривать! — Уже пунцовая от злости, Эмма отшвырнула от себя портрет и пулей вылетела из комнаты. Спустя несколько секунд из гостиной послышался звук включившегося телевизора. Немного постояв посреди комнаты, Настя вздохнула, пожала плечами и потащилась вслед за матерью в гостиную.
Демонстративно усевшись перед телевизором, Эмма всей своей позой, даже спиной, настолько прямой, словно она проглотила палку, выражала крайнюю степень возмущения. И Настя совсем было открыла рот, чтобы выразить вслух все, что она об этом думает, как вдруг комната качнулась и поплыла перед ее глазами.
— Что это… кто?.. — Не веря ни собственным глазам, ни огромному голубому экрану, сделавшемуся вдруг и вправду непомерно огромным, она шагнула вперед и упала в кресло рядом с матерью: на телеэкране возникло лицо Павла… Павла!.. Или это у нее бред, галлюцинации?! Вцепившись в руку ничего не понимающей Эммы, Настя неотрывно смотрела на экран. Это действительно был он! Это его голос заполнил сейчас всю комнату!
— …И поскольку привезли нас сюда так внезапно, мы даже не успели ни с кем попрощаться. Поэтому, пользуясь случаем, я передаю привет всем близким и главное — моей Насте… Ты слышишь?! Со мной все в порядке! Я напишу тебе!
Пашино лицо исчезло с экрана, и спокойный голос диктора зажурчал так умиротворяюще-спокойно, словно передаваемое им сообщение было самым что ни на есть заурядным:
— Специальной бригаде московских хирургов, владеющих самыми современными методами лечения, предстоит очень большая и сложная работа. Сегодня в Чечне тысячи раненых, и этим уникальным специалистам доверено, что называется, вытаскивать людей с того света, иногда прямо на поле боя. В этом и заключается их благородная миссия…
На экране замелькали последние кадры репортажа, и уже звучали фамилии его авторов, мельтешили какие-то незнакомые лица… Настя с невероятным усилием отвела от них глаза и повернулась к матери.
— Павел… Это, мамочка, мой Павел… — прошептала Настя в ответ на испуганный и непонимающий взгляд матери.
Мария Петровна, завершив кухонные хлопоты, вернулась в гостиную. Но, едва переступив порог, замерла, а потом тихонечко развернулась и, стараясь ступать бесшумно, вернулась на кухню. Она не считала возможным мешать Насте с Эммой, кажется наконец-то помирившимся. И в настоящий момент горько и сладко рыдавшим в объятиях друг друга.
Она не знала, откуда взялось это ужасное окно, забитое гвоздями, а в рамке переплета лицо Паши? Сейчас она откроет его… сейчас… Но у нее ничего не получается. Ну почему Павел смотрит на нее так безучастно и совершенно не пытается помочь? Под руку ей попало что-то тяжелое — камень? Неважно! Схватив его, Настя изо всей силы запустила им в мутное стекло. «Паша!..» Но он, вместо того чтобы вылезти из окна, начал куда-то отходить, отплывать, таять… «Паша!..» Настя заплакала и проснулась.
И не сразу поняла, где находится и что это был сон.
Тяжело вздохнув, девушка медленно села на постели, так же медленно потянулась за халатом и, наконец, опустила ноги на пол.
На кухне вовсю гремела бодрая утренняя музыка, льющаяся с экрана маленького телевизора, в который неотрывно глядели Мария Петровна и Эмма, поначалу даже не заметившие Настю.
— Не тот канал! — Настя впервые забыла поздороваться. — На НТВ переключайтесь! Сейчас новости будут.
— Я уже два выпуска смотрела. — Мария Петровна, вздрогнув, обернулась к девушке. — Не повторяют этот репортаж — и все тут!
— Ничего себе! А если бы показали, вы бы меня не успели разбудить!
— Еще как успела бы! — возразила учительница. — Там же вначале Шойгу показывали, потом как они в самолет садятся, а уж затем только Пашу…
— А вдруг бы Шойгу сократили?!
— Знаешь, Настя, — вмешалась Эмма, — а мне здесь у вас так сладко спалось!
— Ой, мам, помолчи! Не видишь — новости?
Эмма обиженно посмотрела на дочь и ничего не сказала. Что она, слепая, что ли? Не видит, что на экране кадры из Думы.
— Возможно, вечером повторят или в «Итогах»… — нерешительно заметила учительница, а Настя неожиданно для себя самой всхлипнула.
— Настена, ты что? — Эмма, мгновенно забыв свою обиду, бросилась к дочери. — Ну перестань, не расстраивай меня… Ты же знаешь, я не могу, когда при мне плачут!..
— Сон видела плохой… — Настя вытерла глаза.
— Ну вот, только суеверий нам и не хватало, — покачала головой Мария Петровна. — Выброси из головы, не думай, не зацикливайся!
— Да! — обрадованно подхватила Эмма. — Прими холодный душ — и сразу успокоишься! Или простыней мокрой обмотайся.
— Вот я тебя в простынку и заверну, когда будешь психовать! — огрызнулась Настя и махнула рукой.
— А я не буду психовать! Я нашла прекрасную методику: надо представить себя под вентилятором, который отгоняет низкие энергии…
— Ух-х!.. — девушка беспомощно посмотрела на Марию Петровну и, круто развернувшись, вышла из кухни.
— Эммочка, она его действительно любит. — Мария Петровна, подавив улыбку, покачала головой.
— Ой, не дай бог!
— Почему?
— Так ведь дурочка еще… Несется, как степная кобылица, а куда — сама не знает.
— Не думаю… Простите, Эмма, а можно задать вам вопрос?
— Конечно.
— Вы Настю в каком возрасте родили?
— В восемнадцать… От учителя по рисованию… Теперь вы понимаете, что у меня есть веские основания волноваться?
Ответить Мария Петровна не успела, потому что из прихожей раздался звонок, хотя в такую рань они вроде бы никого не ждали. Наверное, и у Марии Петровны, и у Насти мелькнула одна и та же мысль: Павел?! Но девушка, выскочившая из ванной в едва накинутом на голое тело халате, конечно же опередила свою квартирную хозяйку. Увы… На пороге стоял Дон Антонио…
Охнув, Настя отскочила в глубь прихожей, а у Дона Антонио на лице отразилось приятное изумление:
— Какие нам показывают виды!
— Извините… — Настя поспешно запахнула халат.
— Что вы, что вы! — ухмыльнулся он. — Я давно заметил, что встреча с полуобнаженной девушкой с утра — к добру… А, Марьюшка Петровна, здрасте! Завтра ведь у нас четверг?
