Мы допили чай. И с улицы послышался гудок такси. «Приехал. Молодец!» — брякнул я, а про себя пожалел. Лучше бы она осталась, хотя знал, что вряд ли меж нами сегодня что-нибудь будет, но если по правде, я уже так хотел ее, но все равно бы не тронул, не заставил, не стал лезть с приставаниями. Нет. Я будто бы точно знал, что здесь отношения наши будут другими, неясными, может быть, очень тяжелыми. Но еще, сверх того, словно чувствовал, что она будет со мной и от меня не уйдет.

И опять спустились по темной лестнице-шахте. Кто-то погасил свет — выключатель был внизу, мы шли в полной темноте. Она держалась за меня. И на выходе я обнял ее и неловко поцеловал в щеку. Она не отдернулась, но и не ответила.

Мы вышли из подъезда. Светила полная луна. И такси доверчиво ждало нас у крыльца.

— Я уж думал — зря… — усмехнулся таксист.

— Давай поехали, — суровее, чем хотел бы, пробормотал я, усаживая свою гостью.

Машина помчалась, раздвигая огнями лунную мглу. Я нашел руку девушки, жестковатую, детскую, и сжал ее. Она не сразу, но все-таки ответила. И так об руку, касаясь ее полного бедра, я ехал (мы ехали) до того самого паршивого городишки, где она все еще жила, и подкатили к самому крыльцу знакомой мне пятиэтажки. Здесь она («моя» девушка) козой выскочила из машины и, ни о чем не условливаясь, не прощаясь даже, исчезла в подъезде.

«Вот тебе на! Проводил! — горько и зло подумал я, захлопывая дверку. — Убежала, как дура! Что с ней такое? Ведь все было хорошо. Что?»

— Не поладили, видно? — философски заметил таксист. Закурил сигарету, щелчком послал спичку на крыльцо. — Расстроился, что ли, хозяин? Плю-у-у-нь… — и двинул вперед рычаг скорости.

Зачем-то я не оборвал его, слушал. Лицо таксиста было старое, жестко-злобноватое и, как ни странно, мудрое, даже располагающее — лицо пожившего, повидавшего жизнь мужчины, имеющего об этой жизни свое, твердое, непоколебимое мнение. Приняв мое молчание, как форму для совета, таксист продолжал:

— Вот она от тебя удула. А ты — растерялся. Думал, обнимет… To-се… Вроде у вас все путем было, когда в машину садились. Ехали об ручку. И у меня так бывало. И — объяснимо… Парень у нее тут наверняка есть. Понял? Он, может, ждет! Понял? Может, вложит ей сейчас. Не бегай, сука, по ночам, не езди по таксям! А? Такое не может быть? Еще как может. Вот она и смаскировалась. Может, он еще в окошко смотрел? А счас она врет ему: «Автобусов не было». To-се… Было у меня так. Было, хозяин. Телка молодая была, из медичек. Привезу к общаге — и ходу от меня! Атак было все вась-вась… Бросил я иё. Их, таких, с ходу надо бросать. Заметь! Заметь, хозяин. Ты меня еще вспомнишь… Не каркаю… Но — общага… Они, общежитские, заметь, почти все порченые. Портит их, заметь, эта вольная жизнь. Женщину… А девочку если., ух, в строгости надо держать! Заметь… Когда баба волю имеет — как пить дать, скурвится. А если красивая, да на передок слабая, — по рукам пойдет. Не остановишь. Знато. Видал я их, сук, всяких… И ни с одной красивой статьи не вышло. Все в кусты смотрят. Домашнюю надо б тебе. А домашнюю мама к тебе не подпустит. Домашнюю дома держат. Стерегут. Потом замуж с рук в руки. И так и надо, заметь… Воли им только дай… Ох, ослепил, блядь. С дальними гонит… Да. Ты только не сердись, хозяин. Я от добра. Вижу, в душе у тебя погано… Бы-вает. От них, зараз, всего ждать можно. А кто им верит — дурак небитый… Сам вот вроде все знаю. Я… А — тоже дурак. Нам, видишь, все лю-бовь вечную подавай. Любовь надо, чтоб в кино как… И в книгах читаешь Лю-бовь! В чужих руках-то всегда хер толще. Лю-бовь! Хошь, дак помни мой совет: не верь бабе никакой. И с имя волком, понял, волком быть надо. Чтоб любили. Заметь! Волком! Чтоб она тряслась перед тобой! Тряслась. А как демократию эту разведешь — и пропал. Кранты тебе. От красивой — особенно. Да от молоденькой. Душа сгорит. A-а… И еще заметь: молодая лошадка любит лягаться. Самой-то ей хоть бы что. А ты — душу жгешь. Суки они… Пытано. Ну, вот и приехали. Ты, однако, мне понравился, хозяин. Кто будешь? Не художник, случаем?

— У меня, что ли, написано? — с трудом усмехнулся я.

— А я людей насквозь вижу. Тридцатый год на тачке. А это, заметь, — шко-о-ла. Кого только не возил. Знаю. Алексей меня зовут. Алексей Фролович, в общем. Хошь, дак телефон мой запиши, квартирный дам. Мало ли куда, когда надо будет. Только не думай, что из-за рубля. Рубль я всегда с дерьма сдерну. А с хорошего человека мне, бывает, и по счетчику не надо. Ваг так, хозяин. А она, помяни мое слово, никуда от тебя не денется. Не ищи — сама найдется. Для мужика главное — слюни перед имя не распустить. Пошла? Катись. Придешь — еще по морде дам! Чтоб не бегала. Так надо. Давай бывай. Позвонит, никуда не денется… Бывай. — Он уехал.

А я еще стоял на крыльце. Луна уже ушла за угол дома. Выглядывала из-за него одним глазом. И глаз был бесстыжий, бабий. И будто смеялся надо мной.

Дня три прошло. Все эти дни, растерянный и одинокий, я писал какие-то этюды, строгал брусья на рамы, сколачивал подрамники, варил грунтовку — вообще занимал себя. И старался не думать об этой продавщице. Продавщица — она и есть продавщица: дрянь, дерьмо, сволочь, товар. Со зла я так, конечно. И про художников ведь то же можно сказать. И что я еще только ей не навешивал. Хотя душа моя вроде бы уже отмякла, и я начинал думать, пойти или не пойти к ней в магазин и хоть выяснить причину того «убега» от меня. И, размышляя об этом, приходил к выводу: а ведь, пожалуй, в точку прав этот Алексей Фролович, таксист, и врала мне она, что «поссорилась» там с кем-то. И не парень у нее есть, а просто мужик, кобёл, как говорили в зонах, и запросто она с ним, а ты — запасной вариант и даже не вариант, а так, «дяденька», которого можно обделывать, а потом в душе (или даже вместе со своим хахалем) потешаться, как над дураком. Погано мне было, и всея уже перебрал — и оправдывал ее, становясь на ее сторону, ведь в конце концов, может, она и права, и может быть, у нее там «любовь» и еще что-то, что было, сформировалось до меня, а я лезу со своими встречами-провожаньями… Оправдывал и снова обвинял: если есть «любовь», так и не ходи, не езди, трахайся-кувыркайся со своим подонком. А если и был у нее кто, я почему-то убежден, был, то — подонок, наглый, развязный, приставучий лодырь, каких сейчас пруд пруди, и я даже представлял его сытую, безмозглую и, наверное, нахально-красивую рожу. И опять, взвинтив себя, никуда не шел. Старался забыться, уйти от самого себя.

Но все вспоминались, не давали спокойно жить ее короткие ресницы, ее пунцовые щеки, приятные девичьи губы, полнота круглых ягодиц и вся она, рослая, полногрудая, так хорошо «упакованная» и со своими понимающими и дарящими глазками, в которых понимание и прошлое я видеть не хотел, а обещание желал и словно ждал его исполнения.

Телефон зазвонил, заставив меня вздрогнуть.

Подошел, поднял трубку.

Ее голос сказал:

— Александр Васильевич! Ну, как вы поживаете?

— А разве это важно? — сухо ответилось само.

— Конечно…

— Когда от меня убегают, я думаю, уже не так важно. Почему вы так удрали?

— Не знаю…

— Вот и я не знаю! — опустил трубку. Вот тебе, дрянь. Прав был таксист.

Может быть, она обыкновенная вертихвостка. Да еще и шлюха в придачу..

Но спал я плохо. Она не оставляла меня. И я уже жалел, что не поговорил. Утешался тем, что всегда могу найти и встретить ее, и пусть поугрызается. Нечего меня разыгрывать.

На другой день звонок был снова. И слова: «Александр Васильевич, простите меня» — легко сгладили все.

Договорились, что она придет ко мне в воскресенье. И все сразу стало на свои места. Душа успокоилась. Мне стало весело, легко. И с легкой этой душой я отправился по магазинам. Покупать книги, снедь, разного рода еду, о которой я так мало всегда заботился, а теперь мне надо было ЕЕ угостить, порадовать. И опять покупал шоколад, конфеты, купил шампанское и вино и вообще с наслаждением, раньше неведомым, тратил и тратил деньги. Обнаружил, что моя месячная норма уже исчерпана. Да что мне за дело? Книжка еще была полным-полна. Пошел в сберкассу, снял целую тысячу. Подумаешь! Еще много осталось… Да проценты набегут… Да заработаю… Ой, как хорошо, как приятно ходить по городу, по магазинам с деньгами в кармане. Я подумал, что, может быть, купить что-то ей в подарок. Ведь женщины любят подарки, ждут их, и мужчина как будто природой обязан их дарить, наверное, еще с тех времен, когда приносил в пещеру шкуру медведя или льва и героем клал ее к ногам своей женщины. Как она любила его за это ПОСЛЕ! Ночью. Я купил ей чулки, подумав, купил еще колготки, которые я терпеть не могу, но раз они их носят, пусть… На вопрос продавщицы, какой размер, сказал: «Самый большой!» И вызвал улыбку у нее и у себя. Откуда я знаю, какой, но попа у нее очень даже приличная, а колготки эти такие маленькие — как она ее туда втиснет?! Еще купил какую-то в квадратной упаковке дорогую помаду. И уж совсем тайно, однако, разнежась и словно бы стыдясь себя, зашел в отдел, где продавалось женское белье, и, попримерившись, прикинув так и этак, с предвкушаемым наслаждением купил шелковые розовые панталоны. «Цвет — чайная роза», сказала мне, ухмыляясь, пожилая продавщица и посмотрела сладким взглядом. Что думает женщина о мужике, покупающем женские штаны?