И Европа не решалась. Хотя картонки портил успешно. И все не то, не то, не такая… Может быть, у нее, у Европы этой, должен быть какой-нибудь необыкновенный зад, как две соединенные луны? И ноги от голеней сатиро-коровьей стати или с копытами чуть ли не? Как у ведьм (а женщины ведь не зря носят как бы копыта!), иначе бы не соблазнился той Европой великий Юпитер.

Не решалась картина.

И прошло, наверное, больше месяца, пока я словно вспомнил (не то и не так, конечно), что в магазине «Динамо», наверное, все еще торгует эта Тамара Светлова. Я не ждал ее. И кажется, даже не очень хотел видеть. Ну, девка и девка, молодая, приятная, чем-то отличающаяся от прочих, но, пожалуй, и все тут. Станционная вертихвостка и, может быть, даже очень запрятавшая свою суть, шлюха. Я знал, что к тому же она Козерог по знаку (и как мне везет!), Нина — тоже была Козерог, а Козероги эти — сплошь тайные развратницы и меркантилистки, шагу не ступят без выгоды, одержимы страстью менять мужиков, и многие из них — настоящие ведьмы. Если трезво вдуматься — зачем мне она? Восемнадцать на пятьдесят четыре! Ведь даже если мы «подружимся», она вряд ли сможет достойно, не роняя себя, не унижая меня, переступить эту пошлую общелюдскую мораль. «О, о! Со старым мужиком спуталась!» И она будет стесняться быть с «дяденькой», стыдиться подруг — таких же и еще больших дур-продавщиц. Везде будет стараться показать, что я «родственник», какой-нибудь «дядя». Кто-то вроде. А мне-то станет каково? Нет! Не пойду! И день ото дня я откладывал эту в любой момент возможную встречу.

Я пришел в магазин и нашел ее уже совсем в другом отделе — «Уцененные товары», где не толпились покупатели и где она явно скучала и ждала, когда кто-то будет «приклеиваться» — постоянная и портящая всех этих девушек мечта, переходящая у иных в манию, которая не кончается и с замужеством и разрушает жизнь им всем, наверное, правило без исключения — ведь продавщица сама все равно «товар», выставленный на прилавок, а «на базаре с товаром и душа продается» — такая восточная пословица. И потому я никогда не хотел знакомиться с продавщицами. Что претило мне? Что как бы предупреждало?

И вот я нарушал этот запрет, и снова в магазине, и снова необычный, приятно некрасивый (или все-таки красивый?) вид этой девушки, а она, конечно, не девушка, все время странно напоминавшей всех моих прежних сладкогорестных женщин, заставил меня подойти к ней. Она как будто этому даже обрадовалась:

— Что так долго вас не было?

— Дела… Да уезжал еще. (Врал, а что делать?)

— А-а, — понимающе протянула она (никуда ты не уезжал. Все ясно.)

— Но вы ведь не скучали без меня, наверное?

Она была в новом, горошком, трикотажном костюме, и он полнил ее и очень красиво (на мой взгляд) обрисовывал нежный кругло-выпуклый животик.

Я опять загляделся. Но она, кажется, не смущалась. Только отвернулась подать товар какой-то старухе и продемонстрировала обтянутый трикотажем еще более соблазнительный, явно не девичий зад.

— Может быть, встретимся сегодня, поговорим? Не хочу торчать тут. Когда вы кончаете?

— Кончаю в семь.

— Прийти?

— Как хотите..

— Господи! Что это все у вас: «Не знаю» и «Как хотите»!

— Не знаю, — усмехнулась она, играя зелено-карими глазами.

Я встретил ее и проводил до автобуса в этот пригород, не то городишко, прежний завод, и еще, кажется, с незапамятных времен там были шахты, копали золото или еще что-то… Мы шли. Болтали разную чепуху. Сегодня девушка была как-то разговорчивей. Меж слов я выяснил, что у нее «есть знакомый», но она с ним «поссорилась», и теперь вот что-то его не видно. Долго.

— А если не придет?

— И пусть. Я не переживаю.

«Да. «Не переживаю!» Все вы, что ли, такие? Не переживаете… Когда бросаете. И не очень, как видно, когда бросают вас».

Я даже зло покосился на эту странную спутницу-малолетку. «Малолеткой», впрочем, она сегодня не казалась. В туфлях, в плаще — была уже осень, — шла рядом приятная молодая женщина. И не верилось, что ей всего восемнадцать. С другой стороны, когда ты намного старше, никак не воспринимаешь обратной разницы возраста и, только поправляя себя, думаешь, какой ты был сам в восемнадцать и как смотрел «на стариков» в тридцать и в сорок. А мне было… Да наплевать мне, в конце концов! В восемнадцать я был в лагере, а там возрасты вроде как-то стираются, и там ты отнюдь не по возрасту можешь быть и «шестеркой-парашником», и фрайером в законе, и доходягой-«фитилем», и даже «авторитетом», вроде Канюкова, — не в возрасте там дело. Может быть, из-за возраста, из-за лагеря я смещал возрастные оценки. Там ведь и женщины как-то нивелировались: «Манька» — и все! Есть еще, правда, весьма лестная мудрость, что спутником Гения всегда почти или очень часто была несоизмеримо младшая девушка. Кто там? Гете! Тютчев! Хемингуэй! Данте! Леонардо! Боттичелли! Достоевский! Но есть ведь еще и дурная картина этого паршивого Пукирева с его воистину «неравным». Ничего этого я не говорил своей спутнице, но если уж примериваться к названной картине, я был вовсе не старец вельможа, а она не девственная евреечка лет пятнадцати.

К автобусной остановке подошли — уже темнело. Сентябрь рано зажег окна в домах. И чтоб продлить вечер с ней, я предложил проводить ее до общежития. «Как хотите», — по-моему, без восторга согласилась она. И мы поехали в медленном, дребезжащем, воняющем масленым выхлопом автобусе. Я держал ее под руку, иногда меня прислоняло к тугому теплому бедру, она не отстранялась, но и не чувствовал я того ответного тока-тепла, какой бывает меж любящими мужчиной и женщиной. Потом мы шли безлюдными, плохо освещенными улицами. Редко попадалась какая-то встречная пьянь, да еще бродили парни кучами и порознь — опасные, похожие на воров.

— Не боитесь вы так? Еще ведь позднее ездите?

— Позднее лучше. Совсем никого. Боюсь. Но что делать? Мне скоро место в другом общежитии дадут. В городе. А мы уже пришли. Вон мой балкон. Где белье сушится.

— А штанишки там есть? — ляпнул я.

— Какой вы! — вспыхнула, порываясь уйти.

— Ну, не сердитесь! До свидания?

Не отвечая, она хлопнула дверью.

«На тебе… Как взвилась! Экая девственница! Хо-хо!» — сказал я. Я не знал еще, что убегать, не прощаясь, даже словно пытаясь отделаться, — ее привычка. И еще не знал — так уходят от тех, кого стесняются, кто не слишком нужен, кого терпят, как запасной вариант, и еще КОМУ БЕЗ КОНЦА ИЗМЕНЯЮТ.

Ничего такого я, оказывается, не знал. Я прожил уже больше полувека, а остался наивным мальчиком, дурачком, как и очень многие мужчины, кого этот самый СЛАБЫЙ пол только и делает, что водит за нос и вокруг пальца. Без жалости. Без конца. А все мы, дураки, только и думаем: случайность! Они же такие добрые, милые, беззащитные! Они лучше нас! Они, конечно, сплошь благородные и «красивые душой». Они… ОНИ!

Все это я с иронией, что ли, прокручивал, бормотал на ходу. Шагал теперь обратно, представляя, как она с какой-нибудь там подругой по комнате пьет сейчас чай и, наверное, рассказывает, как «дядька этот» или «художник этот» поехал провожать и — «дурак такой!» — про штаны спросил! Ха-ха… Ха-ха. Атак ничего он даже вроде. Старый только, видать, по годам. Ну, выглядит не очень старо. В ресторан водил. Втрескался, что ли? А черт его знает. Похоже. Они, художники, все такие, с приветом. От крыши. И вряд ли ей думалось, что в этой осенней тьме, незнакомом городишке кто-то может меня пристопорить, на кого-то можно напороться. Ночами ходить было не привыкать, и не трусливый я вроде. Но незнакомые улицы заставляют сторожиться, идешь по ним ночью не так, как дома. Поглядывал и я, припоминая дорогу, автобусная станция была где-то дальше и левее. А вон и двое, явно прут навстречу, сошли с тротуара, а я иду серединой улицы. Инстинкт мой здесь безошибочный. Загораживают дорогу, здоровые, «под газом», уверены. Это когда в карманах у них «есть». «Когда стопорят, главное, не бзди, не жди, когда перо достанут, а трясись для понта: «Не надо, не надо!» — растут! И тут суй!» — вот она, заповедь Кырмыра.