Когда поезд, лязгнув буферами, остановился у платформы вокзала Виктория-Стейшн, Магда и Люба, ошеломленные незнакомой речью, звучавшей вокруг, и бешеной вокзальной сутолокой, не сразу решились выйти на перрон. К счастью, одна польская дама, по фамилии Кулик, представительница Комитета помощи беженцам, встретила их и посадила в другой поезд, отправлявшийся в маленький приморский городок Уэймаус.

Там им дали квартирку на первом этаже двухэтажного домика с маленьким садом. Теперь у Любы была своя собственная комната: она впервые в жизни могла закрыть за собой дверь и побыть одна — неслыханная роскошь. Со всем прочим было трудней. Магде и Любе пришлось входить в колею нормальной жизни, а она поначалу представлялась им странной и неправильной. Так долго жили они в одном, а потом в другом лагере, что диким казалось снова платить за квартиру, газ, электричество. Магда быстро нашла работу, а Люба пошла в школу.

Над ними жила семья венгерских эмигрантов, приехавших в Англию два года назад. Оба работали на фабрике готового платья: жена — швеей, муж — закройщиком. Оба уже бегло говорили по-английски, помогали им чем могли и, вообще, оказались очень милыми людьми. Пухленькой, но не толстой Жинже было под сорок, а Яношу — лет двадцать пять. Счастье, что эти супруги, уже приобретшие кое-какой опыт, оказались рядом.

Через несколько дней Магда с помощью все той же миссис Кулик устроилась официанткой в ресторан на берегу. Люба отпросилась из школы, чтобы проводить ее туда и помочь заполнить нужные документы.

Увидев у дверей красную ковровую дорожку, Магда попятилась:

— По ней нельзя ходить!

— Можно, можно, — успокоила ее Люба, первой ступив ка ковер.

Магда робко последовала за ней — она была уверена, что их немедленно схватят за то, что осмелились идти по дорожке, положенной, очевидно, для лиц королевской крови.

Убедившись, что мать слегка освоилась, Люба вернулась в школу. В классе она была единственной иностранкой и долго чувствовала себя чужой для всех, хотя акцент ее исчез довольно скоро. Одноклассники казались ей желторотыми сопляками, и ей дико было слышать рассказы хихикающих девочек о том, как они целовались на заднем ряду кинотеатра. Ее так и подмывало вмешаться и спросить: «Ну, так он тебя трахнул или нет?»

Она потешалась над возбужденными неловкими юнцами, неуклюже пристававшими к ней, пытавшимися запустить потные от волнения руки ей под юбку или за шиворот. Ей доставляло удовольствие разжигать их так, что они кончали, не успев даже стянуть с нее трусики.

…В семнадцать лет она окончила школу и устроилась в магазин Вулворта, но не продавщицей — управляющий не хотел, чтобы иностранка имела дело с покупателями, — а на склад. Там, в этом темном и грязном помещении, двигая с места на место ящики и коробки, она проводила теперь большую часть дня. Ее не пугала никакая работа, но скуки она не переносила. И однажды Магда услышала:

— Я познакомилась на пляже с одной дамочкой, она работает в Лондоне в «эскорт-сервис». Ее зовут Луи. Так вот, она говорит, что смогла бы подыскать работу для нас обеих…

— Работу? Ты что, не знаешь, какая на самом деле работа у девушек из «эскорт-сервис»?

— Знаю. Не очень трудная, довольно приятная и очень денежная.

— Люба, я тебе уже сказала…

— Нет уж, теперь послушай, что я тебе скажу! Хватит мне качать бицепсы, ворочая эти коробки на складе, а тебе возить тряпкой по столам в твоей забегаловке на пляже!

— Но у нас же все есть!

— У нас ничего нет!

— Потерпи немного, через несколько месяцев накопим денег, купим телевизор…

— Да? И сядем смотреть, как живут другие? Я сама хочу жить!

— Я тоже. Я мечтаю когда-нибудь открыть маленькую закусочную…

— Закусочную! Тоска… Помнишь, как мы работали в Кракове?

— Прекрати, Люба! Мы живем теперь в другой стране, мы начали жизнь сначала и… Короче говоря, я даже слышать об этом не желаю! — она вышла из комнаты.

Люба вскоре убедилась, что Магда окончательно решила поставить на прошлом крест, забыть, что на свете есть Краков. Она больше никогда не упоминала Хаима, хоть и напевала иногда его песенки. Она очень строго одевалась, почти не красилась. Перед Любой был совсем другой человек.

Тогда-то и произошла ее встреча с полковником Стенли Джонсоном.

Отставной полковник африканских королевских стрелков Джонсон был всегда безукоризненно одет — хорошо сшитые костюмы ладно сидели на его приземистой плотной фигуре, складки брюк были остры, как лезвия, башмаки сияли глянцем, из верхнего кармана выглядывал белоснежный платочек, а чуть ниже были прикреплены ленточки двух орденов, полученных за подавление восстания племени мао-мао. Над тонкими губами топорщились тонкие усики. Трудно было сказать, сколько ему лет — на узком лице совсем не было морщин, — но, должно быть, подходило к пятидесяти. Он взял за правило каждый вечер приходить в тот ресторан, где работала Магда, садиться за столик лицом к морю и заказывать кофе с ячменной лепешкой.

Он был неизменно и изысканно вежлив. Время от времени Магда замечала обращенный на нее взгляд, и тогда он с учтивой улыбкой вновь принимался за свой кофе, а на прощание всегда говорил какую-нибудь любезность.

Однажды он досидел до самого закрытия и проводил Магду домой. Потом она рассказывала Любе, что он — вдовец и ветеран многих войн, а после того как вышел в отставку, провел много лет в каких-то экзотических странах — в Уганде, Танзании, Кении. Однако нынешние режимы там пришлись ему не по вкусу, и недавно он вернулся на родину. Теперь собирается купить небольшой отель или пансионат в окрестностях Брайтона.

— Таких мужчин я еще не встречала. Кажется, у него серьезные намерения. Главное — не спугнуть его.

«Ишь, как они счастливы, прямо голубки», — думала Люба, наблюдая в окно за матерью и ее поклонником. Полковник Джонсон держался очень прямо, ведя улыбающуюся Магду под руку. Войдя в дом, она первым делом показала дочери колечко с крошечным брильянтиком.

— Мы с полковником Джонсоном собираемся пожениться, — со слезами на глазах сообщила она.

Люба переводила взгляд с застывшей на лице полковника улыбки на взволнованную мать. Интересно, она и в постели будет называть его «полковник Джонсон»?

— Я очень рада за тебя, мама, — сказала она, обняв ее и впервые за последние годы, обратившись к ней не по имени.

Полковник по-прежнему стоял, как на строевом смотре, чуть поодаль. Люба не знала, пожать ли ему руку, поцеловать ли в щеку. Чтобы нарушить неловкое молчание, она выбежала на лестницу и крикнула:

— Жинжа! Янош! Магда выходит замуж!

Вскоре соседи уже были в комнате. Начались поздравления. Янош сказал, что по такому случаю непременно надо выпить.

— Отпразднуем это событие! Пошли, пошли!

— Магда, дорогая, идите, — сказал полковник. — А мне нужно перемолвиться с Любой словечком-другим.

Янош направился к двери, а рослая, дородная Жинжа потащила за собой Магду. Люба осталась наедине с улыбающимся полковником, чувствуя себя крайне скованно и неловко.

— Давайте присядем, — сказал он и подвел ее к дивану.

Люба не решалась взглянуть ему в лицо и видела только заутюженные стрелки на его брюках.

— Люба, я люблю вашу мать и надеюсь быть ей хорошим мужем, — с характерной британской четкостью, словно откусывая каждое слово, начал он. — Я и вас люблю и надеюсь, что стану вам вторым отцом. Я присмотрел в окрестностях Брайтона небольшую гостиницу и уверен, что если мы втроем приложим некоторые усилия, то добьемся успеха.

Его отрывистый выговор мешал Любе — она не все понимала. Интересно, каково Магде, которая вообще еле-еле знает английский?

— Мне известно, как трудно вы жили. Я хочу, чтобы теперь ваша жизнь стала счастливой. Вы, дорогая Люба, получите то, чего были лишены, — счастливое детство. Магда сказала мне, что у вас несомненные способности к рисованию, — их надо развить. Что еще вам по вкусу? Танцы? Я пошлю вас в балетную школу. Плаванье? В Брайтоне для этого будут все условия. Я хочу, чтобы вы занимались тем, что вам нравится, а не сидели на складе.