Он двигался с необычайной осторожностью, подобно змее или горной пуме, затаив дыхание, следя за каждым своим шагом, чтобы не шелохнулась ни единая веточка, не хрустнул ни единый сучок под ногами.

Лес был дремуч, ночь — темна, а рев быстрого потока поблизости заглушал любые звуки, помогая неслышно подобраться к ничего не подозревающей жертве, мирно дремлющей на ложе из веток.

Тем не менее, злоумышленнику потребовалось немало времени, чтобы проделать последние четыре шага, отделяющие его от жертвы. Лишь убедившись, что та не проснулась и по-прежнему беспомощна, он поднял каменный топор, чтобы со всей силой опустить его на голову спящего.

Однако оружие так и не достигло цели: рука злоумышленника замерла на полпути, перехваченная чьей-то железной дланью, сломавшей эту руку, как сухую веточку.

Отчаянный крик боли пронесся над кустами и резко оборвался, когда Сьенфуэгос отвесил незнакомцу подзатыльник, и тот как подкошенный молча рухнул к его ногам.

Затем воцарилось долгое молчание.

В конце концов его нарушил шепот встревоженного Сильвестре Андухара:

— Сьенфуэгос?..

— Да?

— Что это было?

— На меня напал дикарь.

— Какой еще дикарь?

— Понятия не имею, но, видимо, совсем еще мальчишка: он даже сопротивляться не пытался.

— Ты его убил?

— Надеюсь, что нет.

— И что нам теперь делать?

— Дожидаться рассвета.

— Вот дерьмо!

Остаток ночи тянулся бесконечно долго. Прислушиваясь к каждому шороху, не выпуская из рук оружия, они сидели спина к спине рядом с телом полуголого парнишки, который, казалось, погрузился в глубокий беспробудный сон.

Одного подзатыльника, полученного от человека, когда-то по праву носившего прозвище Силач, оказалось достаточно, чтобы индеец несколько часов не мог поднять головы.

Потом раздался подозрительный шум, и сотне метров от них трижды прозвучал крик совы.

— Сиу... — прошептал андалузец. — Это их клич.

— Ага!

Затянувшееся ожидание продолжилось, но ничего не происходило, пока рассвет не решил прогнать своего извечного врага, темноту.

Он оттеснял ее все дальше на запад, и она уступала место расплывчатым сумеркам, медленно выступали толстые стволы деревьев и стебли побуревшей травы, а затем множество цветов в глубине леса засияли самыми яркими красками.

Лишь теперь они смогли как следует рассмотреть индейца, который и в самом деле оказался не старше десяти-двенадцати лет.

— Земля безумцев! — в ярости пробормотал Сьенфуэгос. — Кому понадобилось это затеять?

— Одному кретину, которому приспичило раньше срока стяжать себе славу великого воина.

— Я чуть не свернул ему шею.

— Христос остановил твою руку.

— Просто счастье, что я не сломал ему шею. А ведь мог!

— Там что-то движется!

Они прислушались, вглядываясь в колышущуюся на ветру массу травы, и вскоре действительно заметили пятерых воинов, осторожно крадущихся сквозь кусты.

Легко, как перышко, Сьенфуэгос поднял мальчика на руки и направился вместе с ним к недалекому берегу реки. Там он опустил свою ношу на песок и вынул огромный нож, прижав острие к шее спящего пленника.

Сильвестре Андухар последовал за ним и встал чуть левее, дожидаясь, пока туземцы выберутся из зарослей.

— Скажи им, что мальчишка пока невредим, но я отрежу ему голову, как только кто-нибудь из них двинется с места, — заявил канарец. — Не в моих обычаях убивать детей, но он напал первым.

Андухар перевел его слова, и туземцы послушно остановились в десяти метрах от них. Казалось, они не только напуганы, но и потрясены видом двух бородатых чужаков, а главное, огромного ножа в руке одного из них.

Очевидно, они никогда прежде не видели такого острого и блестящего оружия.

Индейцы пошептались между собой. Вперед выступил здоровенный детина, больше похожий на медведя, чем на человека. Похоже, он был у них главным.

— Это земля дакотов, и тот, кто без нашего позволения вторгается на нее, должен умереть, — произнес краснокожий. — Таков закон.

— Мы пришли издалека, — ответил Сьенфуэгос. — Мы — мирные путники и надеялись, что нас здесь встретят как друзей, а вместо этого нас попытались убить в ночи.

— Никто не предупредил нас о вашем приходе.

— Мы не встретили никого, кому могли бы об этом сообщить.

— Дым заметно издалека, — заметил гигант. — И мы ни разу не видели белого дыма, который бы говорил о ваших мирных намерениях.

Сильвестре Андухар ненадолго задумался, затем, чтобы потянуть время, перевел канарцу сказанное, после чего без всякого зазрения совести выдал индейцам откровенную ложь:

— Мы пришли из-за моря, где ничего не знают о ваших дымовых сигналах и как ими предупреждать о присутствии путников.

— Вы лжете, за морем ничего нет и быть не может.

— Тем не менее, есть. Там лежат земли, столь же великие и прекрасные, как и ваши.

— И там тоже принято убивать детей?

— Только если они сами пытаются убить спящего, — твердо ответил андалузец, и добавил: — А если вы позволяете себе подобное — значит, не имеете ничего общего с мирным племенем дакотов и благородным народом сиу, а принадлежите к презренному племени команчей.

В ответ послышался возмущенный ропот, словно одно название привело в ярость доблестных воинов. Какое-то время они совещались между собой, не спуская, однако, глаз с врагов.

Наконец, верзила снова вышел вперед и заявил:

— Мы можем позволить вам пройти через наши земли, только если один из вас победит меня в саксавуа. Если он одолеет меня — вы свободны, а иначе оба станете нашими рабами.

— Значит, вам не дорога жизнь этого парня?

— Это мой сын, и я буду оплакивать его долгие годы, но он ослушался моего приказа, проявив безрассудство, а безрассудство и непослушание должны быть наказаны, — он поднял руку, словно собираясь в чем-то поклясться, и добавил: — Но если вы убьете его, то станете не рабами, а трупами.

Когда Андухар перевел предложение вождя, Сьенфуэгос не смог удержаться от вопроса:

— Что такое саксавуа?

— Смертельная борьба без оружия, — ответил Андухар.

— Смертельная, но без оружия? — удивился канарец. — И как такое возможно?

— В ней позволено все: бить ниже пояса, кусаться, царапаться, даже выдавливать глаза. Ты только взгляни, что за когти у этого зверя! Длинные и острые, как у ягуара, но на самом деле это затвердевшая смола. А взгляни на его шрамы! Можешь не сомневаться, он настоящий мастер этой борьбы, голову даю на отсечение, он убил не одного несчастного.

— Тебе приходилось видеть подобные бои?

— Только один раз, и меня под конец просто вырвало, это самое отвратительное, дикое и жестокое зрелище, какое только можно себе представить.

— Даже вырвало?

— Вывернуло наизнанку, до самых печенок!

— Ну и ну! Это напомнило мне о Васко Нуньесе де Бальбоа, задиристом пьянице, который все ошивался по тавернам в Санто-Доминго. Самый бессовестный тип на свете, — канарец пожал плечами и продолжил: — Так вот, если, как ты говоришь, в этой борьбе все позволено, скажи этой скотине, что я буду с ним драться.

— Ты с ума сошел!

— Куда хуже бросить вызов пятерым лучникам, способным завалить бизона с пятидесяти шагов, — резонно ответил канарец. — В этом случае у нас вообще не будет ни единого шанса.

— Может, ты и прав.

— Разумеется, я прав. Их больше, они лучше вооружены, и против них мы ничего не сможем поделать. Только попроси их немножко подождать, пока я поем. Я голоден, а мне бы не хотелось умереть на голодный желудок.

Услышав эти слова, Андухар просто ушам своим не поверил: встряхнув головой, дабы убедиться, что не ослышался, он выпалил:

— Хочешь сказать, что можешь испытывать голод в такую минуту?

— Я голоден как волк.

— Прекрасно! — воскликнул андалузец, не веря своим ушам. — Этот скот собирается тебя убить, а ты в это время думаешь только о том, как бы набить себе брюхо! У тебя точно крыша поехала!