Андухар перевел туземцам его слова. Ошарашенные воины немного посовещались, а затем один из них произнес:

— Законы саксавуа неизменны на протяжении многих сотен лет и священны: воин не должен остаться в живых лишь потому, что противник решил его пощадить.

— Но он же совершенно беспомощен! — возразил канарец.

— Это не имеет значения. Такой исход боя станет для него позором, и позволь напомнить, что выбор стоит между его жизнью и нашими, — сказал Андухар.

Сьенфуэгос до самой смерти не мог забыть страшного хруста, когда он, уперевшись коленом в спину поверженного гиганта, дернул его голову и сломал шею.

Потом, удаляясь берегом реки, он долго и молча плакал.

— Ничего более мерзкого я в жизни не видел.

— Но это был единственный способ победить. Это любимый трюк Васко Нуньеса де Бальбоа, помогавший ему противостоять в поединке даже Алонсо де Охеде — этой свинье даже не нужно было засовывать пальцы в рот, он мог вызвать рвоту с такой же легкостью, как другие пускают ветры.

— Да уж! Это был самый гнусный бой, какой я только видел.

— Согласен, а потому прошу тебя больше не возвращаться к этому разговору. Мне стыдно.

И действительно, ни Сьенфуэгос, ни Сильвестре Андухар больше никогда не вспоминали об этой неприятной истории. Однако, рассудив, что рано или поздно они непременно наткнутся на другой отряд краснокожих, они решили, что разумнее всего будет днем отсыпаться, а путешествовать по ночам.

Но для этого нужно было сначала определиться, в каком направлении двигаться, а для этого сориентироваться по звездам, служившим маяками в ночной темноте.

Вскоре они пришли к выводу, что лучше всего отправиться на запад, поскольку тогда они смогут начинать путь уже в сумерках и идти до рассвета, когда первые лучи солнца озарят прерию.

Они дождались заката и провели на земле черту, отметив точку, где оно скрылось.

Затем стали внимательно наблюдать за темнеющим небом, чтобы увидеть, какая звезда покажется на горизонте над этой чертой.

Когда первая звезда поднялась над горизонтом почти на сорок пять градусов, они выбрали другую звезду, чуть левее, отметив ее положение кусочком кроличьего меха, чтобы подсчитать, сколько градусов между двумя звездами, и не сбиться с курса.

Таким образом, выбрав семь звезд, поднимающихся над горизонтом одна за другой и не отклонявшихся от нужной точки более чем на один градус, они могли быть уверены, что даже в самую темную безлунную ночь не собьются с пути.

Это была очень простая, но при этом эффективная система. Какой бы темной ни оказалась ночь, в прерии невозможно было на что-то наткнуться в потемках. Пустынную равнину толстым ковром покрывала лишь мягкая трава.

Каждой звезде Сьенфуэгос дал имя: Ингрид, Росио, Арайя, Каталина, Гараона, Гадитана и Пострера; появление на небосклоне этих звезд предупреждало его, что скоро наступит рассвет и пора подыскивать убежище, если они не хотят провести весь день в траве под палящим солнцем.

Два дня они надрезали кору деревьев у реки, чтобы собрать смолу, смазать ей длинные пучки сухой травы и наклеить их на оленью шкуру.

За годы рабства у охотников прерий Андухар стал настоящим мастером подобной маскировки. Просто удивительно, как человек его комплекции сливался с окружающим пейзажем, стоило ему лечь на землю и накрыться шкурой.

Уже на расстоянии пяти метров его невозможно было заметить.

Убедившись, что правильно провели все расчеты, на третий день, как следует выспавшись, с первыми лучами заката они начали путь на запад. Они совершенно не представляли, куда идут, но, в конце концов, чем одно место лучше или хуже другого? По-настоящему важно было только одно: как можно скорее выбраться из самой огромной тюрьмы, когда-либо существовавшей на свете.

Млечный путь был, несомненно, самым верным союзником беглецов, слепо шагающих в неизвестность.

Чтобы не потерять друг друга в темноте, они связали себя веревкой, обмотавшись ею вокруг пояса и оставив промежуток в пять метров длиной. Каждый час они сменяли друг друга: тот, кто прежде шел впереди, теперь шел сзади. Очень скоро выяснилось, что невозможно выдержать дольше часа, неотрывно глядя на одну и ту же звезду: рано или поздно в глазах начинало двоиться, и заветную звезду становилось трудно отличить от миллиона других, то и дело поднимающихся над горизонтом.

Канарца, рожденного и выросшего среди гор, его родной стихии, страшно угнетало, что ни впереди, ни позади, ни слева, ни справа нет ни единого возвышения, послужившего бы ему ориентиром, а еще больше угнетала мысль о том, что на многие и многие мили вокруг — одна и та же бесконечная, унылая степь.

Он по привычке то и дело оглядывался по сторонам, и при виде царящего кругом унылого пейзажа у него ныло под ложечкой.

Лишь при свете дня ветер время от времени слегка изменял окружающий пейзаж, наклоняя травяное море то в одну, то в другую сторону, но ночью этот же ветер усиливался и с неистовой силой толкал в бок, мешая идти.

Удивительно, но ветер почти никогда не подгонял в спину, с востока, словно пытался остановить.

Раз или два даже пришлось действительно остановиться — сражаясь с ветром, они совершенно вымотались, а достигнутый результат не стоил потраченных сил.

В конце концов, они никуда не спешили.

Андухар прекрасно знал, что никто его не ждет, а потому совершенно неважно, в какую сторону он направится. Что же касается канарца, то он решил, что не имеет значения, вернется он домой годом раньше или годом позже — семья будет его ждать, лишь бы только вернулся.

После многочисленных приключений он понял: сама судьба, похоже, решила сделать его одним из непосредственных свидетелей и посланником старой Европы в новых мирах, о которых до сей поры никому не было известно, и нужно спасать собственную шкуру в надежде, что переменчивая судьба, забросившая его так далеко от дома, будет благосклонна и вернёт его однажды в родные края.

В сущности, его дом был там, где жили его жены и дети. Сьенфуэгос верил в себя и в то, что сможет найти способ встретиться с ними вновь.

Они шли как заведенные, отправляясь в путь с первыми тенями, а как только горизонте озаряли первые лучи солнца, начинали искать озерцо, речушку или хотя бы заросли кустарника, чтобы укрыться от посторонних глаз.

Время от времени они устраивали привалы, укрывшись в высокой траве, и отдыхали пару часов, вглядываясь вдаль. Сьенфуэгос невольно вспоминал хамелеона, неподвижно сидящего на ветке и караулящего зазевавшееся насекомое, чтобы внезапно выстрелить в него липким языком.

Жизнь среди туземцев сделала Сильвестре Андухара невероятно терпеливым, поскольку на этих бескрайних равнинах многие тысячелетия не происходило ничего нового, если, конечно, сами люди не создавали происшествия.

Умение ценить время всегда было одной из труднейших задач, с которыми человечество сталкивалось на протяжении своей истории.

«Время — деньги», внушают нам с детства. Иногда это, безусловно, справедливо, но бывают минуты, когда требуется, напротив, тянуть время, чтобы задобрить духов.

Люди, культуры и даже целые цивилизации исчезли лишь потому, что кто-то не смог выбрать — действовать или сохранять спокойствие. Как говорил Алонсо де Охеда, лучший фехтовальщик не тот, кто хорошо владеет мечом, а тот, кто атакует, когда противник потерял бдительность.

Охеда — маленький, тощий и хрупкий с виду — сотни раз доказывал справедливость этой теории. Природа, не наделившая его ни ростом, ни силой, щедро наградила бесценным даром: он всегда умел выбрать точный момент, чтобы сделать выпад и пробить оборону противника.

С первой минуты своего появления на свет люди становятся рабами времени: не потому, что время идет, а они стареют, но потому, что не сумели взять над ним верх, и в итоге оно взяло верх над ними.

Миллионы людей умерли в убеждении, что, если бы они могли вернуться в какой-то день, час или даже минуту, жизнь сложилась бы совсем по-другому — полнее, счастливее.