— Могу себе представить! — посочувствовал ему канарец. — Теперь понимаю, почему бедный старик предпочел остаться здесь, чтобы спокойно умереть.

— Без сомнения, — добавил Андухар, — жизнь этих упрямых болванов стала бы совершенно другой, будь у них повозки, которые служили бы им жилищами, как у европейских цыган. Они могли бы спокойно ехать за бизонами. Когда есть пища и вода, нужно лишь хорошее средство передвижения, но они не побеспокоились об этом и за тысячи лет.

— Возможно, они не придумали повозки, потому что их некому возить, — напомнил Сьенфуэгос. — Я не видел ни одного осла, мула или лошади.

— Это верно, здесь их нет. Когда я говорил с краснокожими, они не могли поверить в существование животного, на котором человек может ехать верхом. Когда однажды я нарисовал им достаточно хорошую картинку, они рассмеялись, уверяя, что я спятил, и насмехались надо мною месяцами. В тот день мой авторитет оказался совсем подорван, — печально признал Андухар. — И с тех пор я решил, что лучше помалкивать. Я понял, что нет более тупого, мстительного и жестокого существа, чем невежда, желающий таковым и остаться.

— Но от повозок без мулов или лошадей им все равно не было бы проку.

— На моей земле телеги тянули буйволы, — возразил Андухар. — И я уверен, что уж за сотни лет этим кретинам, с их-то бесконечным терпением, удалось бы укротить бизонов и запрягать их в телеги.

Сьенфуэгос долго смотрел на товарища хмурым взглядом, возможно, несколько смущенный его словами, и наконец не удержался от вопроса:

— Ты их ненавидишь или восхищаешься?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Порой ты говоришь о них с уважением и восхищением, а иногда — с откровенным презрением. Я до сих пор не могу понять, как на самом деле ты к ним относишься.

Сильвестре Андухар, хоть в свое время поплыл боцманом на поиски несуществующего острова Бимини и волшебного Источника вечной молодости, доказал на деле, что обладает здравым смыслом и умеет пользоваться знаниями, полученными от священника в Кадисе. Он надолго задуматься, прежде чем ответил.

— Ни один народ, нация или раса здесь или в Европе не заслуживает ни абсолютного восхищения, ни полного осуждения. И у сиу, и у дакотов, и у других краснокожих, как мы договорились их называть, как и у прочих народов, включая испанцев, есть свои достоинства и недостатки, и я не настолько глуп, чтобы это отрицать, — он ненадолго умолк и добавил: — Но в чем-то ты безусловно прав: как только здесь появятся европейцы, от этих людей не останется даже воспоминания, ведь они не умеют приспосабливаться к переменам, принимают в штыки все новое, а это неизбежно ведет к гибели.

— Как жаль!..

— Конечно, жаль, но уж ничего не поделаешь!

На закате они пошли дальше.

Пришлось пройти мимо старика, равнодушно наблюдающего за ними и нисколько не удивившегося, откуда здесь взялись двое белых людей с длинными бородами, такие не похожие на безбородых меднокожих людей его расы, что без опаски идут навстречу наступающей ночи.

Может быть, он решил, что уже умер и попал в иной мир.

А быть может, его усталые глаза плохо видели.

Но всего вернее, ничто в этом мире для него уже не имело значения.

Через некоторое время, точно в свой срок, над горизонтом появилась Ингрид, а следом за ней поднялись Росио, Арайя и Каталина, давая испанцам понять, что они по-прежнему движутся на запад, продолжая самый унылый на свете поход. Когда же в один прекрасный день равнина внезапно кончилась, за ней оказалась вовсе не бездна, которая, как они считали, должна находиться за краем земли, а широкая могучая река, текущая на юго-восток.

В волнении они едва смогли дождаться рассвета.

— Никогда не встречал такой огромной реки! — признался Сильвестре Андухар. — Она шириной с бухту Кадиса.

— Я тоже прежде не видел ничего подобного, — согласился Сьенфуэгос. — Но поверь: там, внизу, у самого моря она намного больше. Поразительно, что могут существовать такие реки.

— В этой стране возможно все, — пожал плечами Андухар. — Но если она впадает в море, откуда мы пришли, а уже здесь несет столько воды, то можешь представить, где она начинается и сколько земель пересекает?

— Предпочитаю даже не думать об этом: от одной мысли волосы встают дыбом.

Они долго стояли, глядя как мутная вода кружит стволы и ветки. По всей видимости, река не была границей между разными природными зонами, поскольку на другом берегу простиралась все та же блеклая и унылая равнина.

Наконец, Андухар недовольно пробормотал:

— Если бы не дикий холод и не волдыри у меня на ногах, я бы решил, что живу в каком-то кошмаре, потому что все происходящее не поддается никакому разумению.

— Никому не снятся одинаковые кошмары, а мы с тобой, позволь напомнить, видим один и тот же чертов сон.

— И что же нам теперь делать?

— Что делать? Перебраться через реку и топать дальше. Ты умеешь плавать?

— Задать подобный вопрос уроженцу Кадиса — значит смертельно оскорбить его. Ты-то сам умеешь плавать?

— Умею, и неплохо. Как думаешь, здесь есть аллигаторы?

— Сомневаюсь. Вода слишком холодна для них, да ты и сам заметил, уже давно мы не встречали ни одного аллигатора.

И действительно, уже давно они не видели аллигаторов, как не встречали огромных бизоньих стад, и лишь трижды заметили в отдалении несколько охотничьих отрядов, да и то не слишком многочисленных.

Сьенфуэгос не понимал, как могло случиться, что обширные территории, богатые водой, пищей и предоставляющие все возможности для земледелия, так мало заселены.

Людей здесь было так мало, что прерия выглядела практически необитаемой.

— Здесь такие чудесные условия для жизни, — произнес озадаченный Сьенфуэгос. — В любом другом месте это привело бы к ужасной перенаселенности. А здесь я не вижу даже кошек. Почему?

— Потому что краснокожие — самый малоплодовитый народ на свете, — быстро и убежденно ответил Андухар.

— С чего вдруг?

— Все дело в обычаях.

— Да брось! Все люди на свете имеют один и тот же забавный обычай: плодиться и размножаться с поразительной скоростью. Или ты хочешь сказать, что сиу не любят заниматься любовью?

— Разумеется, любят, — убежденно ответил Сильвестре Андухар. — Но они стараются по возможности избегать беременности, ведь каждая пятая женщина умирает при родах, а женщин у них не так много. А потому, как только женщина зачнет, обычай запрещает ей иметь с мужем «нормальные», как мы бы сказали, отношения до родов и два года после.

— Целых два года? — изумился канарец. — Какая дикость! Получается, что следующего ребенка она сможет родить лишь спустя почти четыре года.

— А значит, в большинстве случаев женщина может родить самое большее пятерых детей за всю жизнь, да почти половина умирает из-за кишечных болезней и змеиных укусов, не достигнув зрелости.

— На Гомере некоторые женщины имеют по двенадцать детей.

— И в Андалусии тоже... Да и в других местах. Но для краснокожих считается нормальным, что у супружеской пары лишь двое детей доживают до детородного возраста. Это значит, что количество краснокожих вроде бы должно оставаться постоянным, но, поскольку многие гибнут на войне или на охоте, их число уменьшается.

— И что же, они ничего не делают, чтобы этого избежать?

— Ничего! Традиции для них священны и нерушимы. Когда я однажды по недомыслию брякнул, что мне кажется дикостью, когда матери кормят грудью детей до десяти лет, меня чуть не убили.

— Не могу поверить, что кто-то может кормить грудью ребенка десять лет! — заметил пораженный канарец. — Это просто невозможно! Всем известно, что грудное молоко полезно лишь до определенного возраста, а потом ребенка необходимо отнимать от груди.

— Во всем мире так оно и есть. Но только не для сиу. Я тебе уже говорил, детям здесь позволено все, а потому, если они хотят сосать грудь, то и сосут. Вот и получается, что гигантские плодородные равнины практически необитаемы.