— Ветер? — изумился он тогда. — Но я не чувствую ни малейшего ветерка.

— Правильно, не чувствуешь, потому что все маленькие ветерки бегут в ужасе, чувствуя приближение великого короля ветров, — ответила она. — Завтра он будет здесь.

Так оно и случилось!

А после урагана не осталось ничего, кроме развалин.

Чудовищный ветер по бревнышку разметал форт, разрушил хижины индейцев, вырвал с корнем вековые деревья, а сам Сьенфуэгос уцелел лишь потому, что укрылся в глубокой пещере.

Но сейчас поблизости не было укромной пещеры, где он мог бы укрыться от ревущего чудовища, что двигалось прямо на него.

Очертя голову бросился он в сторону реки — туда, где видел охотников; выбрав самое большое и крепкое с виду дерево, привязал себя к его стволу толстой веревкой, всегда висящей на поясе.

Через пять минут пришлось закрыть глаза, потому что поднятые смерчем тучи пыли грозили его ослепить, и зажать уши, чтобы не оглохнуть от страшного рева.

Казалась, гигантская рука пытается вырвать дерево из земли; толстые веревки натянулись, грозя разрезать Сьенфуэгоса. Уже простившись с жизнью, он вдруг почувствовал, что чудовищный ветер стих и веревки ослабли. Открыв глаза, он обнаружил, что почти все деревья вокруг исчезли, их унес чудовищный смерч.

Сьенфуэгос был с ног до головы в пыли, пришлось десять минут плескаться в воде, чтобы вернуть себе прежний вид.

К счастью, ветер настолько напугал аллигаторов, что они потеряли аппетит.

Остаток дня Сьенфуэгос безуспешно пытался сориентироваться.

Пыль покрывала все вокруг; было трудно дышать, глаза слезились. Казалось, на безбрежную равнину внезапно опустилась ночь.

Вокруг бродили олени, койоты, волки, кролики, луговые собачки и даже отбившиеся от стада бизоны — такие же потерянные, как и он сам, не видя ничего вокруг, кроме поваленных деревьев и трупов погибших животных.

К счастью, в этом яростном разгуле стихии он умудрился не потерять вещи, чему был несказанно рад, глядя на разрушения и хаос вокруг.

Между тем торнадо двигался как раз в ту сторону, куда удалились охотники, и канарец терзался вопросом, что с ними случится, если это ужасное явление природы застигнет их посреди прерии.

Хотя уж они-то, наверное, знали, как вести себя в подобных ситуациях, ведь они жили в этом мире многие сотни, а возможно, и тысячи лет; но торнадо налетел внезапно, посреди ясного солнечного дня, словно на мир внезапно обрушили свою ярость все фурии ада.

Земля безумцев!

После оглушительного рева, натиска и бешеной силы ветра наступила мертвая тишина ночи. Сквозь тучи пыли невозможно было разглядеть ни единой звезды. Казалось, даже ночные хищники этих равнин, привыкшие добывать пищу под покровом темноты, теперь благоразумно предпочли остаться в своих домах.

Сьенфуэгос улегся в кустах, свернувшись калачиком, и стал ждать — это удавалось ему лучше всего.

На рассвете начался дождь, но с неба льется не вода, а густая липкая грязь: очевидно, каждая капля захватывала носившуюся в воздухе пыли.

Когда же солнечным лучам наконец удалось пробиться сквозь плотную завесу пыли, взору канарца предстало унылое зрелище: прерия, реки, озера, деревья, животные и даже он сам — все было тускло-коричневого цвета, словно нарисованный охрой пейзаж.

При виде этой картины измученный Сьенфуэгос в который раз не удержался от безнадежного возгласа:

— Земля безумцев!

Ему оставалось лишь ждать, когда грязь и муть осядут на дно реки, и ее воды вновь станут чистыми. Тогда он смог наконец смыть с себя пыль и грязь и отправился на северо-запад — это направление он выбрал почти инстинктивно, даже не пытаясь больше раздумывать, самое разумное это решение или самое опасное.

Возможно, оно было и самым разумным, и самым опасным одновременно.

И тем не менее, он принял именно это решение — вероятно, потому что считал своим долгом помочь христианину, попавшему в беду, а быть может, потому, что устал бродить как неприкаянный или призрак сумеречных земель, и каждый лишний шаг казался ему теперь целой милей.

Что бы ни случилось, это все же лучше, чем неопределенность. Удивляясь, как быстро он принял решение, Сьенфуэгос бросился догонять охотников.

К вечеру он наткнулся на одного из них.

Мертвого.

Его тело безжизненно распласталось, уткнувшись лицом в землю, шея была сломана, словно сухая былинка. Видимо, индеец камнем упал с большой высоты, и Сьенфуэгос содрогнулся от ужаса, представив, что испытывал этот несчастный, пусть даже дикарь, когда невидимая рука подхватила его как перышко и, покружив в воздухе, с силой швырнула оземь, как камень из пращи.

Проклятье!

Глядя на бренные останки, Сьенфуэгос окончательно убедился, что главный враг, с которым ему суждено столкнуться на пути к далекому дому — вовсе не люди, как бы хитры и жестоки они ни были, а сама природа, оказавшаяся здесь еще более суровой и неумолимой, чем во всех других местах, где ему довелось побывать.

Река, которая могла бы вместить в себя воды всех известных ему рек; равнина в тысячу раз обширнее, чем все известные ему равнины; стада коров, перед которыми все стада Европы вместе взятые покажутся лишь жалкой горсткой, и грандиозные торнадо, в сравнении с которыми любой смерч — не более чем старушечье пуканье.

Ну и дела!

Несколько дней он не обнаруживал никаких следов человека или хотя бы животных; лишь на четвертый или пятый день канарец разглядел вдали тонкие столбы дыма, составляющие в небе причудливый узор.

К счастью, его хорошо скрывала высокая трава, доходящая до груди, достаточно было лишь немного пригнуться.

Однако вскоре он пришел к выводу, что туземцы вовсе не так беспечны, как могло показаться. Сьенфугосу стало ясно, что он не сможет больше сделать ни шагу, не рискуя быть обнаруженным.

Стойбище — а это, вне всяких сомнений, было именно стойбище, а не город и даже не деревня — располагалось в излучине широкого ручья, вся трава вокруг него аккуратно скошена, так что ни зверь, ни человек, ни даже огонь, внезапно вспыхнувший посреди равнины, не смогли бы подобраться незамеченными.

Пожар, вне всяких сомнений, был самой страшной угрозой в это время года, когда трава уже достаточно высохла, и канарец не мог представить, как спастись от неумолимого огня на этих бескрайних равнинах, где ничто не задерживало пожар.

Первым делом его внимание привлекла необычная коническая форма жилищ, построенных, видимо, из шкур бизонов, и украшенных странными рисунками черного и кроваво-красного цвета.

Все строения, кроме одного, самого большого, служившего, видимо, домом собраний племени, были около трех метров в диаметре и почти такой же высоты, с отверстием в верхней части, откуда торчали перекрещенные жерди каркаса, именно через эти отверстия и выходил дым, сообщая о присутствии людей.

Таких построек он насчитал пятнадцать, включая и ту, самую большую, вокруг которой лепились остальные, и с удивлением обнаружил, что обитатели стойбища его по-прежнему не замечают.

Четверо или пятеро детишек плескались в реке, невдалеке парочка женщин ловила рыбу, а чуть поодаль еще трое собирали что-то похожее на красные ягоды, складывая их в корзины на спине.

Вскоре Сьенфуэгос обнаружил мальчика — тот сидел на вершине дерева, на толстой ветке, озираясь вокруг.

Но Сьенфуэгос не заметил ни единого воина.

Время от времени до него доносился странный монотонный скрип. Приглядевшись, он понял, что эти звуки издают какие-то странные птицы, запертые в загоне из бамбуковых прутьев. Они были значительно больше гуся, с темно-серым оперением.

Под клювом у них болтался ярко-алый мешок дряблой кожи, которым они горделиво встряхивали.

Так, прижавшись к земле, он провел несколько часов, наблюдая, как туземцы снуют туда и обратно, пока мальчик на дереве не затрубил в бизоний рог, издав глубокий гортанный звук. Этим сигналом он, очевидно, приветствовал охотников, приближающихся из-за реки.