— Позволь тебе напомнить, что желудок и поединок — две разные вещи, которые никак не связаны друг с другом, — Сьенфуэгос небрежно махнул рукой в сторону туземцев, одарив их широкой белозубой улыбкой. — Ну, давай же! Пообещай этим огрызкам, что если они дадут мне спокойно позавтракать, я выполню все их справедливые требования.

Сильвестре Андухар постарался как можно деликатнее перевести слова своего спутника. Поначалу туземцы его попросту не поняли, и ему пришлось повторить, и озадаченный краснокожие все же согласились с условиями этого странного человека с длинной бородой и рыжими волосами, который тут же уселся рядом с лежавшим без сознания мальчиком и принялся с аппетитом пожирать огромный кусок копченого мяса, словно давая понять, что если уж ему суждено сегодня умереть, то, по крайней мере, не на пустой желудок.

Краснокожие тем временем неспешно удалялись по берегу, что-то обсуждая между собой: видимо, удивлялись, как можно оставаться столь хладнокровным накануне жестокой и беспощадной схватки.

Они принадлежали к племени с древними обычаями, согласно которым и в горе, и в радости надлежало сохранять хладнокровие и внешнее бесстрастие, чтобы по лицу невозможно было прочитать его мысли и чувства. Но всё равно они не понимали, как может человек на пороге смерти так беззаботно шутить и улыбаться.

Они опасались, что он попросту безумен, а ведь даже самый опытный боец не в силах предсказать поступки и реакции сумасшедшего.

— Ты правда рехнулся или только прикидываешься? — спросил в эту минуту Сильвестре Андухар, присев рядом с другом.

— Если бы я сошел с ума, я бы заметил это последним. Выйти на поединок с воином такого громадного роста, с такими ногтями, знающим все приемы этой чертовой борьбы — это тебе не шутка! Так что первым делом мне следует сохранять спокойствие и постараться просчитать варианты. Как они обычно ведут себя во время схватки?

— Первым делом он ударит между ног.

— Ну что ж! Постараюсь защитить свои яйца — скажем, положу камень в штаны: то-то ему будет сюрприз! Что еще?

— Он попытается исполосовать тебя когтями и выцарапать глаза.

— Хорошо, буду беречь глаза. Что еще?

— Если вдруг заметишь, как он оскалил зубы — знай, он попытается перекусить тебе шейную артерию.

— Вот же сукин сын! — выругался пораженный канарец. — Это уж совсем грязно!

— Я тебя предупреждал, что в саксавуа позволено все, на этом и основана борьба, — андалузец многозначительно поднял вверх палец и добавил: — Имей в виду: если ты хоть на миг промедлишь, не желая сделать какую-нибудь особую жестокость, идущую вразрез с твоими принципами — все, ты труп! Здесь не место принципам и моральным ограничениям. Либо убьешь ты, либо тебя.

— Хорошо, я это учту.

— Уж постарайся, потому что, если ты проиграешь, я вскрою себе вены. Не хочу остаток жизни провести в рабстве, так что ты спасаешь не только свою жизнь, но и мою.

В эту минуту мальчишка зашевелился и застонал. Канарец отвесил ему подзатыльник, вновь отправив в мир грез.

— Чертов сопляк! — прошипел он в ярости. — Будешь теперь знать, как нападать на спящих!

— Если дело кончится худо, мне отправить его к праотцам? — спросил Андухар.

— Зачем? Я и так совершил на своем веку много неправедного, но никогда не отягощал совесть убийством ребенка, и сейчас не хочу брать грех на душу.

— Но этот гаденыш хотел тебя убить. Ночью, исподтишка.

— А что еще ему оставалось? — резонно заметил Сьенфуэгос. — Он вряд ли настолько глуп, чтобы сразиться со мной лицом к лицу.

— Ты не перестаешь меня удивлять... — признался Сильвестре Андухар в порыве откровенности. — Вот мы с тобой тут сидим, болтаем о разных пустяках, и думать не думаем, что, возможно, уже этой ночью оба будем мертвы.

— Я не знаю ни одного человека, который прожил бы хоть на минуту дольше отмеренного ему срока, — ответил Сьенфуэгос. — И чтобы этот человек в свои последние минуты рассуждал о возвышенном и глубокомысленном. Смерти, знаешь ли, все равно, чистый ты или грязный, о пустяках ты говоришь или о высоком, когда ей приспичит тебя забрать, она тебя вытащит хоть из задницы.

— Совершенно с тобой согласен.

— В таком случае к чему весь этот разговор?

Между, тем гигант, одетый лишь в крошечную набедренную повязку, собрал длинные волосы в хвост на макушке и смазал тело жиром с ног до головы, после чего оно заблестело и стало выглядеть еще более устрашающим — если такое, конечно, возможно. А главное, от жира он стал таким скользким, что за него невозможно было ухватиться.

— Эта сволочь знает, что делает! — заметил Сьенфуэгос, коснувшись пальцем его груди и коротко рассмеявшись. С этой минуты он не переставал улыбаться, рассудив, что смех — единственное, что может вывести из равновесия противника. — Скажи ему, что он больше похож на жирного оленя для жаркого, чем на храброго воина, готового встретить смерть. А уж как гнусно воняет этот жир! Даже демоны в аду так не смердят!

— Этим ты его только больше разозлишь! — предупредил андалузец.

— А мне этого и надо! Капитан Алонсо де Охеда утверждал, что большую часть его противников погубила не столько его шпага, сколько их собственная слепая ярость. Он был настолько остроумен, а его насмешки так точно били в цель и настолько разъяряли соперников, что у них пена изо рта шла.

— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

— Если бы я это понимал, то не сидел бы здесь, а был бы сейчас дома, с женами и детьми. А впрочем, пора за дело! — он весело подмигнул громадному воину и воскликнул с улыбкой: — А ну иди сюда, кочерыжка, посмотрим, на что ты способен!

Как и предупреждал андалузец, противник тут же принялся царапаться и драться ногами, но при третьей попытке нанести удар в пах большой палец ноги индейца наткнулся на твердый плоский камень, которым канарец защитил свои интимные места. Краснокожий взвыл от боли и запрыгал на одной ноге. А вскоре вконец растерялся, когда противник сделал красноречивый жест руками, давая понять, что его гениталии надежно защищены.

Тем не менее, прошло целых две минуты, прежде чем краснокожий это сообразил. Он взревел, как разъяренный бык, и слепо ринулся в атаку, пытаясь сдавить канарца в объятиях, запустить ему в спину страшные когти и сломать ребра.

Вопреки ожиданиям, Сьенфуэгос не стал уклоняться от ближнего боя, напротив, позволил противнику крепко прижать его к груди; однако, увидев в нескольких сантиметрах от себя оскаленные зубы индейца, который уже примерялся вонзить их ему в горло, канарец неожиданно сунул в рот два пальца и выплеснул в лицо индейцу поток зеленой вонючей рвоты.

Даже если бы мир перевернулся с ног на голову, дакот едва ли был бы столь ошарашен. Едкое и зловонное содержимое чужого желудка попало ему в глаза и горло, ослепив и вызвав приступ кашля; он тут же выпустил свою жертву, пытаясь вытереть лицо и очистить глаза.

Сьенфуэгос понимал, что использует недостойные приемы, но на карту была поставлена его жизнь и жизнь Сильвестре Андухара, а потому он не дал противнику времени опомниться и нанес ему свирепый удар в пах. Индеец рухнул на колени, схватившись обеими руками за пострадавшее место.

Ослепший от боли противник теперь был в полной его власти, канарец ухватил его за собранные в хвост волосы, резко рванул его голову вниз и ударил коленом в подбородок.

Челюсть с хрустом сломалась пополам.

Гигант рухнул, раскинув руки. Из носа и рта у него фонтаном хлестала кровь, но он упорно пытался встать.

Видя, что он встает, Сьенфуэгос забежал ему за спину, чтобы оттуда нанести новый удар по яйцам, да такой жестокий, что противник снова грохнулся, потеряв сознание. Тогда канарец отошел от поверженного соперника, встал рядом с Сильвестре Андухаром и заявил:

— Скажи этим людям, что я считаю бой оконченным.

— Не уверен, что они согласятся, — возразил Андухар.

— Мне претит сама мысль о том, чтобы убить беспомощного человека, а этот уже точно не способен защищаться.