— Идите за мной, — чуть слышно шепнула она: — держитесь за мою руку!

Они сделали несколько шагов вперед по небольшой покатости, затем, под рукой Нади раскрылась другая дверца, и в глаза Меранду глянула тихая, звездная ночь.

Надя вела его теперь по галерее в метр шириною, прикрытой чем-то вроде навеса, что ее закрывало от проходивших по верхним террасам, и обнесенной у наружного края высокой балюстрадой, весьма искусно сделанной из железа. Через эту решетку Меранду был виден Самарканд, уснувший в молочном сиянии луны, местами прорезываемом скопами электрического света. Но этот сон был только кажущимся и сопровождался подавленным гулом.

Надя шла быстро. Стесняемый своим женским одеянием, Меранд с трудом поспевал за нею и не имел времени смотреть по сторонам.

Пройдя около ста метров, Надя остановилась перед низеньким входом, открыла и эту дверцу, увлекая Меранда за собой.

Они прошли через комнату, которая, по-видимому, была передней и освещалась расписным фонарем, затем через высокую галерею, затянутую драпировками, и Меранду показалось, что он узнает в ней бывшую приемную русского губернатора. На одном из диванов тут дремал монгол. Появление двух женщин, казалось, его не обеспокоило, и он продолжал спать или притворяться спящим.

— Тише!.. — сделала предостерегающий жест Надя. В конце галереи — она приподняла одну из портьер и, прислушавшись в продолжение нескольких секунд, потянула за собой Меранда.

Портьера опустилась, и он очутился в абсолютной тьме. Таким образом они продолжали ощупью пробираться еще несколько секунд. Затем Надя сжала руку Меранда и едва уловимым шопотом сказала ему на ухо:

— Лягьте на пол и тихонько проползите в правую сторону еще четыре или пять шагов. Вы теперь как раз напротив залы совета в потайном углу, который скрыт за двойной драпировкой. Вы можете услышать все, приложив ухо к земле. Если же вы захотите что-нибудь увидеть — поищите с правой стороны в драпировке дырочку, которую я сама для вас проделала… Тимур уже здесь. Я приду за вами сейчас же, как только все здесь кончится, так как после совета Тимур несомненно зайдет ко мне… Мужайтесь, мой друг!

И после долгого рукопожатия Надя выпустила руку Меранда.

Меранд остался один. Сердце у него билось с такой силой, что чуть не разрывалось в груди. Вокруг него было совершенно темно. Ему казалось, что он слышит звуки отдаленных голосов, но в ушах его еще стоял шум от волнения. Он осторожно опустился на пол по указанию Нади и, растянувшись во всю длину некоторое время пролежал неподвижно, стараясь перевести дух. Он быстро пришел в себя и приложил ухо к паркету. Первым его впечатлением была неприятная шероховатость дерева, затем он различил звук голоса, поразившего его при входе в этот потайной уголок. Но он еще не мог разобрать слов.

Он пополз еще немного вперед, пока не коснулся головою драпировки и стал прислушиваться снова.

Его охватила радость. Он слышал все и узнал голос Тимура, властный и громкий. Но ему хотелось также и видеть. Он принялся искать дырку, сделанную Надей.

После нескольких бесплодных попыток он вдруг увидел полоску света, пронизывающую толстую драпировку. Он жадно проник глазом к отверстию. Сначала он ничего не увидел, кроме ослепительного освещения. Потом зрение его приспособилось, и, над массой неясно различаемых голов, он увидел и узнал величественный силуэт завоевателя. Тогда он весь сосредоточился на том, чтобы слушать.

Говорил Тимур. Совет, очевидно, близился к концу, так как он отдавал уже какие-то приказания, и никто не возражал.

Меранд услыхал следующее:

— Русские покинули всю Центральную Азию и Каспийские степи. Мы овладели Волгой. Сто тысяч русских легло у Казани под неотразимым натиском монгольской кавалерии. Кавказ обойден нами. Теперь мы должны направить свой путь на Константинополь. Мы покрыли собою уже всю Малую Азию. Пока наш миллион конницы сметает с лица земли русских— огромное количество наших сил обрушится на главные проходы, открывающие пути в Европу. Надо переправиться через море и взять Константинополь. Через проливы мы наведем мосты. Европейцы думают, что нашествие пойдет через Россию, вслед за нашей конницей. Ими овладело какое-то отупение. Они все еще не решаются поверить, что им грозит возмездие за долговременное порабощение Азии. Правительства все препираются между собою, но скоро они увидят дело в настоящем свете. Россия уже испытала на себе тяжесть нашего гнева. Мне известно, что она созвала конференцию держав в Вене. Европа живет в мире уже много лет. Её армии много потеряли в их воинской ценности. У них, положим, есть большой военный флот, есть аэронефы. Но они не любят больше воевать. Они по горло погрязли в гордости и богатстве. Когда я доведу моих пять миллионов азиатов, презирающих смерть, до Дуная — Европа будет у меня в кулаке. Меньше, чем через месяц, мы должны перейти Дарданеллы и Босфор. Монголы и китайская армия пойдут во главе, затем последует вся масса нерегулярных войск и, наконец, — выступит моя гвардия. В Малой Азии мы оставим двухмиллионный арьергард под твоим начальством, Юн-Лу. Ты будешь звеном между нами и Азией. Ахмед-хан, возвратись к твоему авангарду. Твои монголы теперь в Алеппо, Диарбекире и Трапезунде. Двинься до Мраморного моря и поведи с собой все население с повозками и орудиями. Займись постройкой гигантского плота, который послужит нам мостом. В твоем распоряжении тысячи торпед, чтобы заградить вход в проливы. Тебя будет сопровождать инженер Смит. Вместе с тобой после завтра отправится эскадра аэронефов и поможет тебе совершить переход. Китайцы последуют за тобою. Пин-Чан-Хан, ты их разделишь на десять колонн по триста тысяч каждая. Заберите по дороге все припасы — население будет тогда вынуждено или умереть, или присоединиться к вам. Обоз пусть идет в промежутках между колоннами. Не жалейте людей, пробивая дороги. Ничто не должно вас останавливать. Я выйду из Самарканда со своей гвардией через четыре дня. На завтра я назначаю смотр тем войскам, которые возле Самарканда. Итак, после завтра вы, товарищи мои по славе, должны отправиться на аэронефах к местам и встать во главе ваших армий!

Поднялся гомон. В крошечное отверстие Меранд видел татарские и китайские фигуры с энергическими лицами, столпившиеся вокруг Тимура и целующие его руки. Затем вошли служители, внося дымящиеся самовары, подносы, уставленные золотыми чашками, и блюда, наполненные вареньями и печеньями. Наместники Тимура столпились вокруг этого ночного угощения, а Тимур медленно и важно удалился, послав последний приветственный жест тем, жребий которых предопределил.

Меранд перестал слушать и смотреть. Он лежал неподвижно, словно спящий, в полном изнеможении. То, что он услышал, показалось ему верхом безумия. Хвастливая, напыщенная речь не могла заглушить в нем сознания той — очевидной для него— финал катастрофы, которая ждала эту лавину из миллионов людей.

Презрение Тимура к жизням тех, кого он увлек за собою, казалось ему сумасшествием, но он не мог не удивляться огромной вере завоевателя в свою миссию.

То, что он говорил о Европе, о падении воинского духа её армий свидетельствовало или о его самообмане, или о незнании правды. Но это могло быть также и хитростью, которая поможет ему привести в битву свои неисчислимые полчища с их начальниками вперед.

Но, как бы ни был плачевен предвидимый им исход этого неслыханного предприятия, этого штурма Европы Азией — положение Европы, привыкшей уже к долголетнему миру и, со времени последней всемирной войны, занятой лишь извлечением возможных и разумных экономических выгод из своих колоний — было от этого не легче.

Предвиделось огромное истребление людей, так как Тимура и азиатов одушевлял дикий фанатизм. Завоеватель не только увлекал за собою дикие толпы, но и умел их еще настроить соответственным образом, делая из них усилием своей гениальной воли орудия беспощадно страшной войны. Он обладал тем же вооружением, что и европейцы, железная дорога расстилалась позади него, обеспечивая снабжение провиантом по крайней мере отборных частей его армии, и голод, самый сильный враг крупных передвижений — не сумеет остановить непобедимого шествия азиатских полчищ.