Открылась дверь, и в ней появилась белая тень, сделавшая знак Капиадже. Та еще раз обернулась к неподвижному Меранду и голосом, несколько заглушенным вуалью, медленно повторила:

— Я еще приду!

Меранд не сообщил никому, даже доктору, о посещении Капиадже. Он заключил в глубину души тайну своего странного романа, который, среди ужасов его неволи, явился как бы бледною звездою сладким, но неясным провозвестником зари возможного освобождения. От всей этой неожиданности у него осталось очарование впечатления, что есть женщина, почти ребенок, захваченная также, как и он, безжалостными тисками нашествия и полюбившая европейца, жизнь которого висит на волоске в силу сложившихся неблагоприятных обстоятельств, и полюбила до того, что уверовала в возможность спасти его при помощи этой любви от его неизбежной участи.

В сущности, Меранд был душою гораздо моложе, чем годами. Сердце его ни разу еще не трепетало от соприкосновения с женским сердцем, и ему приятно было думать об этом странном осложнении, которое произошло в его положении, благодаря этой, так странно вспыхнувшей к нему любви азиатской девушки — любви, родившейся из благодарности за спасение, одной из обычных случайностей трудного путешествия.

После молодой девушки осталось в комнате Меранда нечто неуловимо сладостное и благоуханное; все словно посветлело, и её последние слова: «Я еще вернусь!» — раздавались в ушах молодого офицера с отчетливостью, которая побуждала его нервно оборачиваться к дверям.

Но отдаваясь своим мечтам, Меранд, однако, был слишком деятелен и предусмотрителен, чтобы забывать о том, что могло изменить участь его товарищей и его самого.

Внезапное появление Капиадже вызвало в его уме воспоминание об открытии доктора Ван-Корстена, которое послужило основанием для фантастического плана возможности бегства.

Существование аэронефов в лагере Тимура не изумляло его слишком сильно. Но, зная, что он находится так близко, Меранд не мог воздержаться от надежды как-нибудь захватить его в свои руки. И то, что после разговора с доктором представлялось ему невозможным, нуждающимся для своего осуществления в чуде, с помощью Капиадже могло, чего доброго, быть достигнутым.

Конечно, он особенно не рассчитывал на это, так как тут пришлось бы преодолеть почти непобедимые трудности. Но одно чудо все-таки уже совершилось. Меранд действительно чувствовал, что Капиадже ему принадлежит, как она сказала. И надежда, помимо его сознания, закрадывалась ему в сердце.

Его друзья заметили происшедшую с ним перемену на следующий же день после свидания. Ван-Корстен, естественно, приписал ее своему сообщению и выразил это Меранду знаменательным рукопожатием. Германн и Боттерманс, полные глубочайшего доверия к своему молодому главе, с часу на час ждали от него извещения о каком-нибудь благоприятном обстоятельстве. Но, так как Меранд отмалчивался, они перестали обращать внимание на его изменившуюся внешность.

Днем Меранд взошел на террасу, окруженную балюстрадой, с которой был виден весь Самарканд, равнина и далёкие горы на горизонте. При его входе встал монгол-страж и принял позу часового.

Был ясный сентябрьский день. Никогда картина Самарканда, ставшего столицей, как во времена Тамерлана, не выступала перед ним с такою ясностью.

Вот уже пятнадцать дней, как новый Тимур занял Самарканд, и старинный город сделался центром движения, которое бурлило вокруг него, направляя к нему, в виде приливов и отливов, сотни тысяч людей.

Меранд отчетливо различал площади и широкие аллеи, устроенные русскими и обсаженные рядами великолепных деревьев.

Громадная площадь жила интенсивной жизнью и была полна непрерывного движения взад и вперед пешеходов, всадников, верблюдов, толкающих и теснящих друг друга с шумом и звоном. Взгляд его блуждал по огромным монументам, свидетелям былого величия Тамерлановой столицы, украшавшим белые террасы, Тур-Эмир, гробница завоевателя, вырисовывалась на голубом небе своим белым куполом несравненного изящества и легкости. Вдали, отделенные от города лошадиным рынком, виднелись развалины некрополя Биби-Ханин, где погребена любимейшая супруга Тимур-Ленка, свидетельствуя о могущественном расцвете и закате царственной любви. Три больших медресе: Мирза-ульд-бег, Тилал-Хари-Шир-Даг с огромными арками их портиков, их минаретами, их фронтонами и куполами — окружали Регистанскую площадь, которая казалась сердцем царицы городов, зеркала Востока, города мудрости, муллы которого пользовались славою во всем мусульманском мире. Террасы шли уступами, поднимаясь в бесконечную высь. Вне города, в зеленеющей долине Зарявшана, на холмах и по бесплодным плоскогорьям, ограничивающим ее с востока, начинались палатки— черные, белые, желтые, сероватой скатертью теряясь в туманных извилинах ближайших гор. Облака пыли двигались вслед за марширующими вдали колоннами.

Затем Меранд перевел свой взгляд поближе. Он упорно стремился открыть место, где хранился аэронеф, виденный Ван Корстеном. Тщетные усилия! Ничто не обличало присутствия где-нибудь одного или нескольких подобных сооружений, управление которыми, вот уже много лет, было усовершенствовано настолько, что их можно было сделать орудиями войны.

И на эспланаде, часть которой была ему видна, он тоже не замечал такого громадного предмета между рядами пушек и повозок, ее загромождающих.

Но Меранд хорошо понимал, что его наблюдения страдают неполнотою. Ров от него был совершенно скрыт, белые террасы охраняли тайну своих внутренних дворов, а там, дальше, за мавзолеями, за руинами и высокой зеленью некрополей— были возможны разные укромные места, где бы мог поместиться аэронеф.

Наконец, аэронеф мог находиться в пути. Он дал себе слово, что будет, с Ван Корстеном, сторожить день и ночь, чтобы не прозевать полета железной птицы.

Покончив со своими наблюдениями, Меранд снова устремил свой взгляд на Самарканд, наводненный нашествием. И тяжелое, безнадежное настроение от сознания, что они затерты этой массой, снова сжало его сердце. Какое безумие питать обманчивую иллюзию, что бегство возможно, когда миллион желтых переполняют центральную Азию от Каспийских степей до Иранского плоскогорья! Кто укажет им местонахождение аэронефа, и, допустив даже, что это чудо совершится, как он сможет им править, если система мотора окажется ему неизвестной?

Он перенесся мыслью на два или три года назад, когда он присутствовал в Тулоне при последних и решительных опытах с электрическим аэронефом. Уже во время последней великой войны с Англией, аэронефы, вышедшие из Медонского завода с мотором Ренара, повергли в ужас неприятеля огнями своих прожекторов и дождем торпед. Но с тех пор было изобретено много новых аппаратов, особенно в Америке, было введено в употребление много новых моторов, построенных по одному принципу, но управляемых различно. Тогда говорилось, что будущие войны, по всей вероятности, сведутся к воздушным битвам.

И вот, желтое нашествие обладает нескольким аэронефами. Подслушанный Ван-Корстеном разговор доказывает это.

Но каким образом Тимур мог соединить в Кан-Су некоторое количество этих орудий, не привлекая внимания Европы? Каких сомнительных личностей он имеет в своем распоряжении?

Но этому Меранд удивлялся еще меньше, чем той тайне, которая окружала подготовку нашествия. Как возможно было скрыть такое огромное движение, которое началось в строго определенный момент и разлилось по пустыням, горам и равнинам на тысячи километров, охватив великие китайские реки, Тибет, Монголию! И все это послушно двигалось, шло и пришло! Меранд с тревогой спрашивал себя — каким образом обыкновенный татарин, простой вице-король, мог, с материальной стороны, организовать передвижение такого количества людей. В Карачире он видел ветвь железнодорожной линии, доходящей до самого лагеря. Откуда шла она? Каким образом все эти рельсы были доставлены на такое расстояние, через горы? Какими могущественными средствами располагает Тимур?!