Неподвижное, как изваяние, животное не шевелило даже ни хоботом, ни ушами, между которыми, на самой верхушке головы, примостился карнак, такой же неподвижный. Вдоль боков слона висела веревочная лестница, полускрытая в складках красной материи.

— Садитесь! — сказал сопровождавший их китаец.

— Чорт возьми, — пробормотал доктор, — что за парадная колымага!.. Нас, вероятно, повезут на какое-нибудь празднество!..

Взобравшись на слона, оставшиеся в живых члены миссии очутились в маленькой беседке, украшенной балдахином и перилами, где пять человек могли расположиться совершенно свободно. Китайский офицер, взлезший на слона после них, не поместился вместе с ними на платформе, а уселся прямо на спине животного, и колоссальное толстокожее, подгоняемое карнаком, медленно двинулось в путь. Они прошли в ворота, сделанные в ограде, окружавшей эту часть лагеря, и зрелище, развернувшееся перед европейцами, привело их в остолбенение.

Перед ними, прямой, как стрела, лежал бесконечно длинный грозный проход. Стороны этого прохода составляли цепи человеческих существ; неподвижные первые ряды с трудом сдерживали плотную массу остальной толпы. Эта толпа двигалась и колыхалась, подобно живым волнам, между палаток, балаганов и всякого рода сооружений, покрывающих равнину на всем, доступном глазу, протяжении.

Цепь состояла из вооруженных солдат. Утренний ветер развевал над их головами тысячи значков и знамен.

Трудно выразить впечатление, которое производила эта картина, озаренная лучами восходящего солнца.

Издали над всем этим войском как бы висел свинцовый туман. Но по мере того, как слон, со своей передвижной цитаделью на спине, подвигался вперед, европейцы, которым, с их возвышения, была видна значительная часть лагеря, с необычайным любопытством стали смотреть на все более и более проясняющуюся перед ними панораму. Что для них было ново — это отсутствие оскорблений. Они не слышали больше ни враждебного ропота, ни угроз, как в Урумтси. Толпа глухо гудела, и этот звук, свойственный ей, напоминал таинственный и величественный гул моря. И, однако, это были все те же враждебные племена. Чувствовалось, что чья-то неумолимая воля с подавляющей мощью тяготеет на этих массах.

Вскоре к Меранду и его товарищам возвратилось обычное хладнокровие, и, после первого невольного содрогания, они были в состоянии не только созерцать, но и — пробовать разобраться в этом неслыханном спектакле. Казалось, вся желтая армия развернулась перед ними, словно на смотре.

Меранд взволнованными и внимательными глазами истого солдата обозревал эту азиатскую армию, такую разноплеменную, такую странную, как будто при помощи колдовства собранную на этом колоссальном пустынном перепутье. Одних за другими он распознавал северных и южных китайцев, монголов, манчжуров, горцев Черного Кан-Су, или Алтая, тибетцев и даже индусов, но каких выдержанных и дисциплинированных! Эта сложная, правильная цепь, эта линия солдат состояла из восьми рядов. Каждый из этих рядов, по, очевидно, заранее обдуманному намерению, принадлежал к различному корпусу. Впереди всех стояли солдаты старой манчжурской армии под восемью знаменами — смуглолицые с длинными усами. Они были одеты в традиционный китайский костюм с драконом на груди. Но Меранд отлично заметил, что, несмотря на этот костюм, солдаты организованы, вооружены и снаряжены вполне на европейский лад.

Во втором ряду виднелись чисто-китайские физиономии— бледно-желтые пекинцы, коричневато-желтые фокианцы, лимонно-лицые южнокитайцы, шафранноцветные обитатели Каи-Су. И над этим вторым рядом развевались бесчисленные зеленые и желтые флаги с значками тайных обществ.

— Войска Зеленого знамени… китайская милиция… Так, значит, сам Китай!.. Он двинулся!.. — пробормотал Меранд, пальцы которого нервно впились в перила.

Третий ряд составляла монгольская пехота, вооруженная ружьями новейшей системы.

Позади их стояли тибетцы свирепой и скотской наружности, обросшие длинными волосами. Одетые в звериные шкуры, с голыми руками, они потрясали широкими саблями.

Затем следовали иррегулярные войска, ряды которых соприкасались с двойным рядом конницы, вооруженной ружьями, пиками, саблями и секирами.

Выстроенные в одну бесконечную линию, с необычайной отчетливостью выделялись каждый корпус, каждый полк, особенно в манчжурской армии. Между каждыми двумя полками обширный промежуток был заполнен артиллерией: ее составляли всех образцов пушки, запряженные небольшими лошадками или яками; верблюды, навьюченные ящиками боевых снарядов, слоны, на широких спинах которых красовались целые батареи митральез.

Далеко позади, среди бесчисленной толпы и как бы влекомые ею, бесконечной нитью виднелись гигантские повозки, обоз этого загадочного войска. Возле этих повозок — другие слоны, другие верблюды…

И, до самого горизонта, во все четыре стороны— палатки, палатки и эта огромная, густая толпа, которая сливалась вдали с песками Гоби.

Меранд и его товарищи безмолвно смотрели на все это.

Под устремленными на них миллионами глаз, глаз, которые их просто пожирали, в виду этого фантастического парада, они сохраняли внешнюю невозмутимость и только смотрели на все, скрестив руки.

Что касается Ковалевской — она перевесилась через балюстраду, охваченная каким-то экстазом.

Один доктор Ван-Корстен, неспособный скрывать свои впечатления, время от времени тихонько восклицал про себя:

— Чудесно!.. Не хватает только репортеров и фотографов… Молодцы монголы! Однако, куда же к чёрту мы едем?

В продолжение пяти долгих часов продолжалась эта чудовищная прогулка.

— Мы сделали добрых двадцать километров! — сказал Меранд, когда их слон остановился перед триумфальной аркой, украшенной знаменами, за которой снова виднелись бесчисленные палатки.

— Двадцать километров! Подумайте же, мой друг и рассчитайте, каково количество этих людей!

Цепь солдат закончилась приблизительно в ста метрах от изгороди, за которой виднелись новые палатки.

Пройдя арку, европейцы, однако, снова должны были проследовать сквозь густую толпу конницы в касках, желтых плащах, с карабинами через седло и при длинных пиках с желтыми же остриями.

— Императорская гвардия, — вскричал Ван-Корстен. — Теперь-то мы приехали!

В самом деле, слон остановился, и китаец, сойдя первый, пригласил пленников покинуть, наконец, их наблюдательный пост.

Перед ними вставал целый город палаток. Но эти палатки были так плотно сдвинуты, что составляли одно сплошное целое и украшавшие их знамена указывали на то, что в этом импровизированном дворце обитает повелитель этих несметных полчищ.

Китаец ввел пленников в первую из палаток, являющуюся как бы вестибюлем и всю обтянутую внутри желтым.

Эта палатка была пуста. Меранду, однако, показалось, что одно из её расписанных полотнищ слегка колышется, как будто за ним прячется кто-то подсматривающий. Они прошли в следующую палатку, которая уже не была пуста. Вдоль стен её, все так же обтянутых желтым, неподвижно, как статуи, стояли черные гиганты в огромных желтых тюрбанах с саблями на голо. Толстый туркестанский ковер покрывал пол, скрадывая шаги. Свет падал через отверстие в потолке.

— Подождите здесь! — сказал китаец.

И он ушел.

В это мгновение одна из занавесей поднялась, появился человек, сделал шаг вперед, и драпировка позади него мягко упала.

— Вы направлялись в Каи-Су с рекомендательными письмами к вице-королю? Ну, вот, я сам вышел к вам навстречу со своей армией… — Эти слова ясно и отчетливо были произнесены этим величаво и неожиданно появившимся человеком.

Последовало взволнованное молчание. Европейцы рассматривали своего собеседника.