Известно уже, после какой опасности Капиадже доехала до него. Она была помещена отцом в самом сердце его желтых полчищ, и казалось, что жизнь всех неисчислимых масс народа сосредоточила свое биение в её хрупкой груди. Окруженная женщинами, евнухами и стражею и имея над ними всеми верховную и неограниченную власть, которая смягчалась её кротостью, она была независима настолько, насколько это позволяли тюремные стены из людей, в которые она была заключена. Появление Нади совершило переворот в её жизни и внесло в её существование ту приятную неожиданность, которая так нравится женщинам.

Тимура это появление тоже потрясло, хотя и иначе и, несмотря на то, что от Лоб-Нора до Самарканда он имел такой вид, как будто не обращает никакого внимания на обеих женщин, мысль его непрерывно стремилась к ним, особенно к Наде. Он не скрывал от себя, что с тех пор, как Надя соединила с ним свою судьбу— в Капиадже заметна глухая ревность, которую он правильно объяснял себе скорее дочерней боязнью влияния европеянки на сердце отца-завоевателя, чем оскорбленным самолюбием, или уязвленным чувством. Но Тимур льстил себя надеждой, что сумеет легко подчинить себе эти женские души, и не допускал, чтобы они могли выйти из-под влияния его авторитета мужа, отца и императора. В Наде он был совершенно уверен, а о Капиадже думал, что она склонит голову по одному его знаку. Он шел к ним с решением сблизить их, во что бы то ни стало, и, со времени свидания с Мерандом, решение это только окрепло в нем. Ему была необходима Надя, чтобы докончить покорение Меранда и даже сама Капиадже могла ему в этом помочь. Молодая девушка сказала ему с самого начала, что была спасена капитаном. Ему было совершенно неизвестно, что признательность молодой девушки дошла до того, что она посылала к нему вестника с предупреждением и, что гораздо важнее, неосторожно была у него прошлой ночью сама. Он сам по себе, с тех пор, как захватил в свои руки миссию, положил в своем сердце избавить Меранда от неизбежной гекатомбы, которая предстояла всем европейцам. Только он сначала желал извлечь из тех, кто к нему попал, всю возможную пользу. Покорение Меранда имело в его глазах двойную цену, так как предоставляло в его распоряжение дарования молодого офицера и давало удовлетворение гордости завоевателя. Последние слова Меранда не соответствуя его желанию, обнаруживали, однако, некоторое колебание, которое следовало использовать. Надя и Капиадже должны оказать на него решительное воздействие, которому он не сумеет противостоять. Тимур предполагал, что когда молодой офицер узнает в молодой девушке ту, кого он спас— сердце его несомненно будет затронуто ею. Тимур, не колеблясь, отдал бы ему в жены свою дочь в награду за его отречение от Европы. Его замыслы шли даже еще дальше.

В сущности, он все-таки сомневался в истинной причине, побудившей Надю пожертвовать собою для своих товарищей. Он знал склад европейской души и был достаточно проницателен, чтобы понимать, что иногда любовь вдохновляет на самые самоотверженные поступки. Надя может любить одного из европейцев, а какой же из них достоин её любви более, чем Меранд. Конечно, Надя была сейчас его женою, безвозвратно разлученной со своими друзьями и с Европой. Но друзья её ничего не знали об этом, приписывали её образ действий моральной неустойчивости её и обвиняли ее в измене товариществу. Появление у них Нади, то впечатление, которое она произведет на них рассказами о могуществе Тимура, наконец, её личное влияние на Меранда несомненно заставят их последовать их примеру.

Так рассуждал про себя Тимур, и его надежда перешла в уверенность, когда, собираясь войти к Наде, он увидел обеих женщин, тесно прижавшимися друг к дружке и, видимо, сблизившимися настолько, насколько лишь он мог желать. Цепь, которой он мечтал скрепить их, а при их помощи овладеть и европейцами, показалась ему уже спаянной.

Полюбовавшись на них несколько минут, он не мог удержаться от горделивой усмешки. Легкий шум, произведенный опущенной портьерой, заставил Капиадже и Надю вздрогнуть и обернуться.

— Останьтесь так, как вы теперь, — сказал Тимур, войдя: — мне приятно видеть вас в таких хороших отношениях… И то, что я хотел сообщить каждой из вас, пусть будет выслушано вами обеими разом!

По восточному обычаю, Капиадже подошла к отцу и опустилась возле него на колена, а он положил ей на голову руку с нежностью, которая даже поразила молодую девушку. С мягкой улыбкой он поднял ее и тихонько толкнул в объятия Нади.

— Любите друг друга — и пусть буря бушует вокруг вас… Любите меня — и я сумею вас защитить от этой бури… Но время не терпит, и я нуждаюсь в вас обеих, но особенно в вас, Надя…

— Во мне?.. Почему?

— Я только-что видел капитана Меранда. Он все упорствует, но, все-таки, я сумел его затронуть. Его поразило мое могущество, я это чувствую. Он попросил времени на размышление… Я дал ему срок до завтрашнего вечера!

Обе женщины содрогнулись внутренно и с жадностью слушали дальнейшие слова Тимура.

— После военного совета, который состоится сегодня ночью — завтра я должен двинуться дальше. Я пробуду в отсутствии два или три дня. Я продолжу отсрочку, данную европейцам, и хочу, чтобы вы обе попробовали повлиять на них. Прежде всего, Надя, вы могли бы внушить вашим друзьям, что со мною не спорят, так как сама судьба — за меня. Если они не поддадутся вашим убеждениям, то неужели Меранд устоит против просьб моей дочери, в которой он узнает ту, которую однажды спас? Я готов отдать ему ее в жены, если он согласится признать во мне своего повелителя!

Капиадже слегка улыбнулась про себя, услыхав слова отца о вероятном впечатлении, которое Меранд испытает, узнав в ней «ту, что некогда спас». Но смертельная бледность покрыла её лицо, когда он выговорил: «Я готов отдать ее ему в жены»… Никогда в жизни не могла она надеяться на подобную уступку со стороны отца. Любовь переполнила её сердце с такой силой, что оно чуть не разорвалось. Это было спасение для Меранда, это было счастье сохранить его подле себя. И пока Тимур в коротких словах пояснял то, чего он надеялся достигнуть от союза двух женщин, по жилам молодой девушки огнем разлилось желание убедить Меранда подчиниться отцу, что-бы быть отныне уверенной в своем счастье.

Надя более владела собой и ничем не выдала своей тревоги, в которую повергли ее слова «Господина». Но она чувствовала, что Капиадже вся дрожит, и это дало ей силу сказать совершенно спокойно:

— Ваша воля будет исполнена. Но я опасаюсь, что друзья мои будут очень тверды. Мы, все-таки, попробуем… Каким образом удастся нам их увидеть?

— Не заботьтесь об этом. Мои приказания отданы. Этой ночью наружная галерея будет пустынна, и вы беспрепятственно сможете по ней пройти. Я буду на совете и увижу вас по моем возвращении оттуда!

Он соединил обеих женщин в одном объятии, поочередно коснулся их головок легким поцелуем и быстро вышел.

Некоторое время после этого Капиадже и Надя молчали. Слова Тимура звучали еще в их ушах. Но настроение их было различно. Капиадже внутренно ликовала, и её нежный взор, поднятый на Надю, ждал её ответного взгляда. Надя с трудом приходила в себя от этой маленькой сценки, которая вселила новую тревогу в её истомлённою душу. Она чувствовала, что спасение Меранда и его товарищей не зависело от их мала вероятного подчинения Тимуру, она чувствовала также, что не она сможет дать им совет изменить их долгу. Но ее волновала смутная надежда, что в продолжение данной Тимуром трехдневной отсрочки, она поможет им изыскать средства к бегству и облегчит им эту возможность. На этом её мысли останавливались, и ею овладевала безумная тоска.

Голос Капиадже вернул ее к действительности.

— О чем вы задумались? Слыхали-ли вы, что сказал мой отец?

Надя со странным изумлением взглянула на нее. Казалось, она ничего не помнила.

— Что сказал ваш отец? Он хочет подчинения моих друзей… но на каких условиях!.. Он хочет, чтобы мы добились этого от них. Увы!