— Джеки так много рассказывал мне о своей маме, — тихо сказала она.
Миссис Мансарт поцеловала ее, а Джек без всяких церемоний заключил ее в свои объятия. Молодая женщина улыбнулась ему и, неторопливо повернувшись к судье, завязала разговор. Говорила она звонким, музыкальным голосом, отчетливо выговаривая слова с едва заметным акцентом.
— Вы уж извините нас, судья Мансарт, за это ничем не оправданное вторжение. Вина полностью лежит на мне. Видите ли, я внучка Хирама Ревелса, бывшего когда-то сенатором от Миссисипи, в честь которого вы, очевидно, получили свое имя. С самого детства мне очень хотелось познакомиться с вами. Почти все мои родственники умерли, и вас я считала как бы родным. Американка ли я? Да, конечно. Я училась в Олкорне, а в шестнадцать лет уехала в Данию, откуда вернулась лишь три года назад. Мне сейчас тридцать два года, — добавила она.
К этому времени уже все присутствующие почувствовали себя свободно, и теперь вмешался в разговор Джеки.
— Энн, — обратился он к жене, — мама все еще тяжело переживает мою неудавшуюся женитьбу в Спрингфилде. Видишь ли, мамочка, Кейт — славная девушка. Во всяком случае, на том выпускном вечере она показалась мне самой очаровательной девушкой на свете. Разумеется, сразу же после помолвки нас ждали всевозможные препятствия, но мы не придавали им значения, так как были страстно влюблены друг в друга. Однако уже в университете я начал задумываться. Меня тревожил вопрос о нашей будущей совместной жизни. Кейт — типичная американка, пожалуй даже в большей степени, чем подавляющее число американцев. Ирландия ее нисколько не интересует. Ей хотелось бы иметь красивый дом, большую машину, образцовых слуг, множество нарядов, — словом, жить в свое удовольствие. Она страстно любит развлечения, умеет заразительно смеяться. Все это мне тогда очень нравилось. Думаю, что я сумел бы достаточно зарабатывать, чтобы сбылись ее мечты. Ну, а что дальше? Меня вообще беспокоит вопрос смешанных браков. Их можно рассматривать как своеобразный способ разрешения расовой проблемы, если дать белой расе возможность постепенно поглотить негритянскую, чтобы та исчезла в Америке. По-моему, мама именно так и мыслит. Но это означает, что все сделанное неграми для своей страны обесценится. Я не страдаю так называемой «расовой гордостью», но все же мы внесли известный вклад в развитие Америки, у нас есть свои переживания и воспоминания, свои страдания, своя музыка и юмор. И все это существенно, это большая глава истории человечества, которая может многому научить мир. Кроме того, такой способ поглощения нас белой расой был бы особенно мучителен для негритянок. Негры большей частью женились бы на белых женщинах, а негритянки увядали бы, оставаясь одинокими, озлобленными старыми девами. И это причинило бы нам непоправимый ущерб, так как именно от женщин, воспитывающих новые поколения, зависит сохранение национальных традиций. Кроме того, вопреки нынешней американской философии брак нельзя рассматривать преимущественно или исключительно как половую связь. Брак — это дружба и сотрудничество в работе. У нас в Америке всячески стремятся свести смысл жизни к половым утехам, а результат — разводы, разбитые семьи, покинутые дети, пьянство и употребление наркотиков. Я знаю это, потому что уже десять лет наблюдаю женщин и думаю о них. Нормальная жизнь в колледже невозможна из-за чрезмерной склонности студентов к эротике. Я видел, как простое человеческое общение принимает извращенную форму половой связи. И дети вопреки природе перестают быть целью брака и венцом желаний. Наоборот, теперь ими все больше и больше пренебрегают, их все хуже и хуже воспитывают и все чаще прибегают к аборту. Вот так-то я и отказался от мысли о Кейт. Мы любили друг друга, но это было чувственное влечение, не основанное на общих идеалах и труде. Нас манило к себе неизведанное. Кейт все чаще испытывала необходимость в развлечениях и впадала прямо в азарт. Посмотрели бы вы на нее на скачках! А как она пристрастилась к виски! Когда я встретил Энн, тут было нечто совсем иное. Меня привлекло к ней не то, что у нее коричневый цвет кожи, хотя это тоже большой плюс, а то, что у нас была общность мыслей и желаний, а вдобавок и одна и та же работа, которой мы придаем исключительно важное значение.
И еще иногда мне приходит в голову мысль об индейцах — брошенных на произвол судьбы, разоренных, истребляемых и развращаемых американских индейцах. Видите ли, у Энн есть примесь индейской крови. Ее отец женился на индеанке из племени, которое еще до сих пор влачит жалкое существование на Лонг-Айленде. До этого я не знал об индейцах ничего — меня просветила Энн. У нас в Соединенных Штатах индейцы медленно, но верно превращаются в американцев, ничем не обогащая Америку и не сохраняя своей самобытной культуры. А ее следовало бы беречь. Но индейцы как раса не исчезли с лица земли. В Центральной и Южной Америке насчитывается сто миллионов человек, а может быть, и больше, у которых преобладает настоящая индейская кровь. Эта кровь, как и культура аборигенов, уже одержала победу над испанцами и португальцами, итальянцами и евреями и вместе с негритянской кровью еще может дать Южной Америке новую цивилизацию, которую оценит весь мир.
В настоящее время Соединенные Штаты при содействии Европы господствуют над этими миллионами людей, эксплуатируют их и держат в кабале при молчаливом попустительстве богатых и честолюбивых индейцев, предателей своего народа. Но наступит перемена — быстрая и решительная перемена. Энн и я ждем ее с нетерпением. Мы призываем других негров работать и ждать ее вместе с нами. Вы скажете, что мои рассуждения отдают эгоцентрическим духовным национализмом, которого нынче мир так боится. Но ведь для нас это самозащита — наша решимость сделать так, чтобы наш народ, наши мысли и мечты не умерли, а жили бы на благо всего мира.
Энн подхватила рассуждения мужа:
— У деда была плантация на крутом берегу Миссисипи. Он приобрел ее во времена Реконструкции, и большую часть ее наша семья удержала за собой. Почва там истощена, дома пришли в ветхость, но само по себе место превосходное, а главное — река, которая соединит нас со всем миром. Вокруг живут исконные поселенцы — негры, издавна связанные с нашей семьей как друзья, арендаторы или работники; у нас есть старинные друзья даже среди белых бедняков. Много местной молодежи отправилось на Север и получило там образование; часть этой молодежи находится под нашим влиянием, а с другими мы поддерживаем связь. Мы намечаем организовать небольшую сельскохозяйственную общину, руководить которой будут молодые образованные люди. Мы будем заниматься земледелием и животноводством. Но, кроме того, мы намерены создать домашние кустарные промыслы, чтобы торговать с соседями и со всей страной; хотим построить поселок с больницей и хорошей школой; хотим, чтобы у всех была работа. По возможности у нас не будет никакой дискриминации: и белые и черные смогут, если захотят, посещать нашу школу и лечиться в нашей больнице. Мы не наивные люди и понимаем, что встретим немало препятствий на своем пути — сопротивление со стороны местной невежественной администрации, в которой негры почти не играют никакой роли, возможные эксцессы со стороны толпы, привыкшей к насилию, а главное — козни со стороны крупного капитала, этой огромной, все растущей силы, поставившей себе целью сделать Миссисипи и Луизиану крупнейшими в стране центрами эксплуатации промышленных рабочих, где профсоюзы будут слабы и бездеятельны. Мы готовы оказать сопротивление насилию и будем иметь оружие, вплоть до автоматов. Однако мы отлично понимаем, что, если свое существование и прогресс мы поставим в зависимость только от оружия, мы обречены. Если же осторожность, настойчивость, продуманные действия, помощь науки и школы, дружные усилия взрослых и молодежи дадут нам возможность организовать хотя бы небольшое кооперативное предприятие, то мы откроем путь к будущему. Мы идем на риск. Может быть, как говорят умудренные опытом люди, такой мирный, демократический путь к социальному прогрессу невозможен и для этого нужна революция. Однако я пока не могу еще этому поверить. Джеки и я готовы пожертвовать жизнью, чтобы доказать, что это не так.
