Мансарт передал Джин мнение сенатора. Та согласилась с его советом не ездить в Россию.
— Видите ли, тут есть и другая сторона вопроса, — сказала она. — Вполне возможно, вы обнаружите, что Россия быстро движется вперед, а отнюдь не к гибели. В таком случае рассказывать об этом по возвращении было бы неосторожно. Это поставило бы нас в затруднительное положение.
Мансарт промолчал.
Вскоре он был удивлен обилием посыпавшихся к нему приглашений. Мансарт побывал на конференции Американской ассоциации просвещения, состоявшейся в Чикаго, и там ему предложили присоединиться к небольшой группе педагогов, отправляющихся в поездку по Англии. Предложение показалось Мансарту весьма заманчивым, хотя он еще и не сознавал в полной мере, каким спасительным явится для него пребывание в обществе педагогов, когда смущенному стюарду придется усаживать его за стол в кают-компании или ставить для него кресло на палубе. Он с радостью принял приглашение. Затем пришло письмо из Англии от одного пожилого джентльмена, перед именем которого стояло словечко «сэр». Услышав о Мануэле Мансарте и его деятельности (от кого именно, он умолчал) и питая интерес к негритянской расе, ибо его родные долго жили в Африке, он хотел бы знать, не согласится ли ректор Мансарт погостить у него во время предполагаемой поездки в Англию. Дальше следовал адрес и другие подробности. Изумленный Мануэл испытывал нерешительность. Ему по собственному опыту было известно, что приглашения белых неграм сопровождаются обычно какими-либо условиями. Но Джин убедила его дать согласие.
Следующей страной была Франция. В намерения Джин входило, чтобы Мануэл, бегло взглянув на английскую аристократию, установил связи с французской интеллигенцией, с людьми, чья жизнь была бескорыстным служением литературе и искусству.
Некий молодой французский писатель, проживавший в Лондоне, собирался вернуться домой, в Южную Францию. С помощью одного из своих друзей Джин выяснила, что писатель будет рад оказать Мануэлу гостеприимство, надеясь со слов негра получше узнать Америку и желая со своей стороны показать ему Францию или, скорее, мир с точки зрения француза.
Под конец при посредничестве Фонда Карла Шурца было найдено пристанище и в Германии. Правда, представители Фонда высказали некоторые сомнения, однако потом пришли к выводу, что приезд Мансарта послужит полезном пропагандой для обеих сторон. Китайские и японские друзья горячо приветствовали приезд Мансарта, и здесь не встретилось необходимости в какой-то особой подготовке.
Оставался еще вопрос, беспокоивший Джин и Мансарта, хотя они редко затрагивали его в разговорах друг с другом. Речь шла о руководстве колледжем в отсутствие Мансарта. В чьих руках будет сосредоточена власть? Кто будет фактически выполнять обязанности ректора? Среди педагогического персонала были люди, стремившиеся взять на себя бразды правления; в штате и за его пределами тоже нашлись бы должностные лица, которые весьма охотно заняли бы место ректора, причем белые попечители и торговцы могли использовать отсутствие Мансарта как удобный момент для замены руководства. Против этих опасений говорило то обстоятельство, что Мансарт отсутствовал бы только в течение трех учебных месяцев; кроме того, аппарат колледжа работал теперь так слаженно и четко, что понадобилось бы немало времени и усилий, чтобы его разладить, Джин лучше, чем кто-либо другой, ориентировалась в работе колледжа, знала все ее детали. Логично было бы именно ее и назначить проректором или исполняющим обязанности проректора. Но мужская зависть, свойственная как неграм, так и белым, могла оказаться в этом случае непреодолимым барьером. И вот сама Джин внесла предложение, которое было одобрено всеми: руководство колледжем возлагалось на небольшой комитет, намеченный Джин. Состоял он из одного белого попечителя, высоко ценившего ее работу, одного попечителя-негра, не отличавшегося честолюбием, и самой Джин.
Джин различными способами готовила Мансарта в дальний путь. Она деликатно давала ему советы по части соблюдения хорошего тона; как вести себя за столом, как есть ложечкой яйцо всмятку и т.п. Через брата своей белой школьной подруги она заручилась услугами первоклассного нью-йоркского портного и заставила Мансарта обзавестись дневными и вечерними костюмами, превосходными сорочками, пижамами и нижним бельем. Она позаботилась о его шляпах, перчатках и ботинках. После длительных возражений он наконец сдался. Попечители ничего не имели против того, чтобы Мансарт взял себе полугодовой отпуск с полным содержанием, — все они уже давно испытывали к нему симпатию и уважение. В путь он тронулся в нюне 1936 года.
В Нью-Йорке Мануэл Мансарт навестил Макса Розенфельда, музыканта, некогда обучавшего его дочь Соджорнер игре на скрипке и некоторое время преподававшего в негритянском колледже. Он с трудом разыскал Розенфельда в его жалком жилище в Ист-Сайде. Тот необычайно обрадовался встрече с Мансартом и с большим интересом отнесся к его предполагаемой поездке в Германию, заявив, что хотел бы передать с ним письмо.
— Только будьте осмотрительны. Письмо я адресую своему двоюродному брату, еврею; он владелец книжного магазина. Помните, что положение евреев в Германии сейчас очень тяжелое. Поэтому при передаче письма будьте осторожны. Он вам расскажет, что там делается.
Мансарт был удивлен. Он никогда всерьез не задумывался над еврейской проблемой и ничего, в сущности, не знал о ней, за исключением, может быть, только ее религиозной стороны, которая, по его мнению, сводилась к тому, что евреи не признавали Иисуса богом. Мансарт полагал, что это не столь уж существенно. А о расовой, культурной и экономической сторонах еврейской проблемы, связанных с такой же дискриминацией, как и в отношении негров, Мансарт осведомлен был весьма поверхностно. В Мейконе торговал еврей-оптовик, против которого белые коммерсанты плели интриги; Мансарт, однако, продолжал делать у него закупки, считая его умным и честным человеком. В то же время от родителей студентов, проживающих в небольших городах и в сельской местности, он часто слышал жалобы на недобросовестность и даже обман со стороны мелких еврейских торговцев по отношению к неимущим батракам и арендаторам. Для таких жалоб был, по-видимому, какой-то повод. Мансарту не раз хотелось поглубже вникнуть в этот вопрос, по ему никогда не хватало для этого времени.
На пароходе у Мануэла появилась возможность восполнить пробел в чтении. Так, например, он прочел исторический обзор событий недавнего прошлого. Уровень европейской цивилизации XIX века зависел в основном от следующих факторов: сохранение мира между великими державами, наличие мирового рынка, опиравшегося на международную торговлю и золотой запас, и свободное предпринимательство в капиталистической промышленности.
На протяжении целого столетня, с 1815 по 1914 год, между ведущими западноевропейскими странами поддерживались мирные взаимоотношения. В это же время капиталистическая Европа, к которой затем примкнула и Северная Америка, вела непрерывные войны с целью приобретения новых колоний и покорения населяющих их темнокожих народов. По мере укрепления главных колониальных держав три страны — Германия, Италия и Япония, лишенные шансов на получение более крупных прибылей, — начали все более властно требовать своей доли колониальных территорий.
В результате разразилась первая мировая война. Германия воевала за колонии против великих колониальных держав и Соединенных Штатов; Япония стала помогать союзникам в расчете на то, что будет признана равноправным партнером великих держав Европы. Война разрушила экономическую структуру, сложившуюся в XIX веке: мировой рынок и золотой запас прекратили свое существование. На сцену вышла Советская Россия, решившая противопоставить частной инициативе плановую экономику, направленную на то, чтобы укрепить власть рабочих и поднять благосостояние народа.
С 1918 по 1929 год капиталистические страны предпринимали отчаянные попытки восстановить мировой рынок и золотой запас и дать отпор коммунизму в России. Но в то время, когда Западная Европа фактически объединилась с целью уничтожить Россию силой оружия, цивилизация, вознесшая Запад на вершину могущества в XIX веке путем захвата Индии, рабства негров в Америке, создания сахарной империи и хлопкового царства и промышленного переворота, по иронии судьбы оказалась в тисках небывалого кризиса. Разумеется, в труде, который читал Мансарт, встречались высказывания, ставившие этот тезис под сомнение или даже опровергавшие его. Однако именно таков был общий вывод из прочитанного, сделанный Мансартом к тому моменту, когда он сходил на берег в Англии.
