На это Мансарт ничего не ответил.
— Я вижу, вы поговорили с Джоном, — сказал, подходя, молодой Вилье. — Очень рад. Мне бы хотелось, чтобы вы постарались повлиять на него. Признаюсь, я не вполне его понимаю. Я еще могу понять его нежелание вернуться в Америку. Тут он, возможно, и прав. Мне достаточно хорошо известно положение американских негров. Но скажите на милость, что ему надо в Западной Африке? Это же сущий ад, там жара, лихорадка, москиты… Конечно, его соблазняют некоторые заманчивые стороны жизни в колониях. Если ему удастся заполучить тепленькое местечко и если притом ему хочется бездельничать до конца дней своих, покрикивая на слуг, что ж, пусть себе живет на здоровье, но я ума не приложу, как можно шить без искусства и литературы, не имея возможности выражать свое отношение к миру. Просто не представляю, как бы я жил среди этих бедняг — невежественных, больных, лишенных всякой надежды. Судя по всему, его это устраивает. Но моя сестра, я уверен, не выдержит такой жизни.
Тут к ним присоединилась и сама сестра.
— Мне понятно, — сказала она Мансарту, — почему человеку, воспитанному, как Джои, хочется избежать горькой участи рядовых людей, у которых нет ни богатства, ни привилегий. Одного я не могу понять: почему он решил удариться в другую крайность и разыгрывать из себя повелителя над несчастными? Я предпочла бы трудиться среды бедняков и рабочих. Именно среди них можно встретить настоящих людей. Не так ли?
— Конечно, — подтвердил Мансарт. — Я с вами совершенно согласен. И вообще сомневаюсь в правомерности всей этой колониальной системы бездумного служения и подчинения приказам, будь то на ферме, в доме или где бы то ни было, когда людей лишают возможности чему-то научиться, лишают их всякой самостоятельности. По-моему, с человеком, который считает эту систему идеальной, не все в порядке.
К собеседникам подошел Джон и резко заговорил:
— Где вам понять, Мансарт! Ведь вы чернокожий холуй белого человека. Вами столько командовали и помыкали, что вы способны лишь подчиняться. Доведись вам самому командовать людьми, вы даже не знаете, с чего и начать. А я вот намерен командовать. И помыкать людьми, которые ни на что больше не пригодны. В Америку я не вернусь. Поеду во Французскую Западную Африку и стану там важной персоной.
Он круто повернулся и ушел. У последовавшей за ним жены на глазах выступили слезы.
Инцидент этот послужил поводом для нового разговора о колониальных владениях Франции.
— Ведь ваша страна — огромная колониальная империя, — заметил Мансарт, прочитавший за последнее время ряд книг о Франции. — На сорок миллионов жителей метрополии — семьдесят пять миллионов обитателей колоний!
— Да, пятьдесят миллионов в Африке, двадцать семь в Азии и полмиллиона в Америке. Скажу откровенно: мне все это не нравится. Кое-кого из туземцев мы ассимилировали, переселив их во Францию, других превратили юридически во французских граждан у них на родине. Но это всего лишь горсточка. Не больше пяти миллионов, как я полагаю. А все остальные — безграмотные рабы, эксплуатируемые нашим крупным капиталом. Часть их освободится путем восстания, которое они готовят сейчас в Индокитае, а в скором времени начнут и в Северной Африке. Пять миллионов мадагаскарцев получили возможность создать у себя систему отечественной эксплуатации. Став полноправными гражданами, они, подобно Джону, пополнят ряды эксплуататоров своих родичей. Все это так сложно и так нелепо. Но какова вообще будет судьба колоний во всем мире? Что вы думаете об этом, Мансарт? Я просто теряюсь в догадках.
— Право, не скажу. Они нуждаются в руководстве. Миссионеры эти не более чем орудие крупного капитала. Благотворительный бизнес не так уж отличается от бизнеса, приносящего прибыли. Интересно, возникнет ли когда-нибудь сила, способная открыть колониям путь к подлинной свободе?
— А что вы называете свободой?
Мансарт задумался.
— Право выбирать, трудиться, учиться…
— Нет, свобода — это право народов самим распоряжаться богатствами, которые они производят, — сказал Вилье. — Все остальное не имеет значения.
— Нет, кое-что имеет, — возразил Мансарт. — Например, умение обратить эти богатства на развитие науки, медицины, искусства.
— К сожалению, все это невозможно! — сказал Вилье.
— Почему же? Если так, то и цивилизация невозможна!
— Может быть. Пожалуй, это уже доказано в Испании.
— В Испании? — изумленно переспросил Мансарт.
— А разве вам не известно об интригах Франции, Англии и Соединенных Штатов, об их кознях против испанского народа?
Мансарт молчал. Нет, ему ничего не было известно. Кое-что, правда, он читал о происходящей в Испании гражданской войне, о Франко, но…
— Германия и Италия помогают Франко душить Испанскую Республику. А Соединенные Штаты вопреки всем своим традициям отказывают ей в оружии. Это мерзко. Но вы, наверно, слышали об Интернациональной бригаде?
— В первый раз слышу, — признался Мансарт.
Он не мог не признаться себе, что многое из современной жизни было скрыто от него.
По прошествии месяца, чудесного, незабываемого месяца, Мансарт покинул Францию и через Швейцарию прибыл в Германию. Это уже не была поездка по маршруту, тщательно продуманному его заботливыми друзьями. Он путешествовал самостоятельно и оказался лицом к лицу с белой Европой. Ему не приходилось, как в Америке, сталкиваться с враждой или равнодушием, но в то же время он редко встречался и с дружеским отношением. Окружающие выказывали к нему любопытство, а иногда бывали озадачены его темным лицом, но всюду — в отелях, ресторанах, на улицах — с ним обращались очень вежливо. Из Англии и Франции Мансарт увез с собой множество мыслей и воспоминаний. О французской цивилизации у него так и не сложилось целостного представления. Франция как бы олицетворяла собой непрерывное развитие, вечную борьбу идеи, постоянную смену идеалов. Недаром во Франции существовала добрая дюжина политических партий, тогда как в Англии и Соединенных Штатах было всего по две партии, а вернее, по одной, только под двумя разными названиями. Воспоминания о виденном доставляли Мансарту большое удовлетворение. Он приобрел сокровища, которые сохранит до конца своей жизни.
Поездка Мансарта в Германию была частью программы американо-германского сближения, составленной по инициативе американцев немецкого происхождения. После долгих размышлений инициаторы этой программы пришли к выводу, что будет неплохо включить в число американских туристов негра, с тем чтобы вопреки расистской пропаганде, ведущейся в новой Германии, немцы узнали, что в Америке есть негры и что с ними там хорошо обращаются. Детали поездки были разработаны таким образом, чтобы Мансарт испытал как можно меньше унижений. Однако здесь ему не хватало того дружеского общества, какое у него было в Англии и Франции. Он совершал поездки по туристским маршрутам, участвовал в групповых экскурсиях, и у него еще оставалась уйма времени на чтение.
В Швейцарию Мансарт ехал через Лион. Это был огромный индустриальный центр, но гораздо менее шумный и суетливый, чем американские и английские промышленные города, — город умельцев и людей со вкусом, город, казавшийся жизнерадостным и счастливым. Отсюда Мансарт двинулся в Женеву, переправился через прекрасное Женевское озеро и из Лозанны поездом доехал до Берна. Альпы около Берна произвели на него неизгладимое впечатление. Мансарт стоял на площади, глядя поверх городских крыш на холмы и купы белых облаков, нависших над ними, и восхищался чудесным зрелищем: там, за городскими башнями, за близлежащими холмами и облаками, вздымались ввысь сказочно величественные Альпы с их пронзающими небеса серебряными вершинами. Мансарта охватил восторг. Никогда в жизни он еще не видел такой величественной картины. «Сколько в мире грязи, пороков и бед, и все же как прекрасен, как безмерно прекрасен мир!» — подумал Мансарт.
Пользуясь школьными познаниями немецкого языка, Мануэл Мансарт наконец добрался по железной дороге до Мюнхена. Он заметил, что город, став центром правящей в Германии национал-социалистской партии, перестраивается и подновляется в духе националистических традиций. Случайно Мансарт зашел в Технический музей. До этого ему еще не приходилось видеть ничего подобного. Перед Мансартом как бы предстал в миниатюре весь современный мир. В многочисленных залах, растянувшихся на девять миль, насчитывалось семьдесят тысяч экспонатов. Чтобы бегло осмотреть музеи, Мансарту понадобилось четыре дня. Геологии, горному делу и металлургии были посвящены семьдесят три зала; кроме того, там была сооружена каменноугольная шахта в натуральную величину. Тридцать залов было отведено для транспорта; двадцать один — для часовой промышленности, механики и электротехники; в десяти залах находились экспонаты по акустике и музыке. В залах, посвященных химии, можно было за одни час пронестись через четыре столетия. Со всего земного шара была собрана в музей продукция лесной промышленности. Три планетария наглядно объясняли строение Вселенной. Все эти представленные в музее достижения науки и техники использовались Европой для установления своего господства над миром; от них во многом зависела сложившаяся к 1936 году международная обстановка.
