И колонну штурмовиков тоже охватывает азарт. Кипит кровь, раздвигаются плечи, и люди идут, сомкнув строй, уже готовые на все. Но именно в этот момент Баст фон Шаунбург вдруг останавливается в недоумении и стоит — как бревно, вбитое в дно полноводной реки, — стоит, пытаясь понять, что здесь не так, и почему сердце не рвется в бой. А в следующее мгновение он просыпается с твердым пониманием, принесенным «в зубах» из холодного ночного кошмара: пусть боевики Тельмана ни чем, по большому счету, не лучше боевиков Рёма, он — Олег Ицкович, в любом случае, должен был быть с Пиком и Леовом, а не с этими. И этот факт биографии следовало иметь в виду всякий раз, когда во время очередного разговора с Штейнбрюком Олега охватывало раздражение или еще того хуже: когда на него накатывало холодное бешенство.

Порою Штейнбрюк раздражал Ицковича до того, что хотелось встать и уйти. А еще лучше пристрелить Отто Оттовича на месте. И дело было отнюдь не в профессиональной жесткости собеседника, его холодноватом уме или цинизме, являвшемся на самом деле всего лишь оборотной стороной профессионализма. Дело было в другом: в идеологической упертости, которой по мнению Олега не было места там, где находились они оба — Штейнбрюк и Шаунбург. Упертости и страхе, испытываемом этим бесстрашным человеком перед грозным молохом большевистской бюрократии. А ведь и сам Отто Оттович был частью ее. Вот ведь как.

— Отто Оттович, — сухо поинтересовался Олег. — Отчего вы все время пытаетесь свести наш диалог к примитивному «ты пришел ко мне, следовательно…»

— Вы ведь философ по образованию, не так ли? — Штейнбрюк был невозмутим, а Баст к нему, и в самом деле, «сам пришел».

— А вы? — Задал встречный вопрос Олег.

— А я солдат партии.

— Как Рём?

— Не пытайтесь меня обидеть. — Штейнбрюк демонстративно спокойно достал из пачки русскую папиросу и закурил.

— Обидеть? — «Удивленно» поднял бровь Олег. — Ничуть. Но если вы так интерпретировали мои слова… Позвольте поинтересоваться, а чем, собственно, какой-нибудь ваш Ягода отличается от наших Штрассера или Рёма?

— Не хотелось бы вступать в идеологическую дискуссию… — Штейнбрюк уже понял, что попался на детскую «подножку», и сдал назад. Ведь его собеседник был фашистом, а не коммунистом.

— И не надо, господин Штейнбрюк, — кивнул Олег, как бы соглашаясь, что оба они несколько перегнули палку. — Однако нам следует договориться о двух определениях, к которым мы более возвращаться не будем. Без этого двигаться дальше невозможно.

— Какие определения вы имеете в виду? — Штейнбрюк был по-видимости абсолютно спокоен и вежлив. Но это была вежливость бездушной машины.

«А ведь даже не немец… Впрочем, австрийцы…»

— Во-первых, я не представляю здесь никакой официальной организации Третьего Рейха. — Когда он этого хотел, Олег мог говорить, как по писанному, вернее, как отстукивающая текст пишущая машинка «Рейнметалл». — То есть, я в той же степени должен рассматриваться вами в качестве сотрудника Sicherheitsdienst Reichsführer-SS[198], в какой я могу быть так же описан, как человеческий самец — мужчина или представитель рода людского.

— То есть, вы здесь не по поручению господина Гиммлера или господина Гейдриха?

— Товарища Гиммлера, если быть точным. — Поправил собеседника Олег. — Нет. Я их не представляю.

— Очень хорошо. — Штейнбрюк сделал вид, что не заметил слова «товарищ», прозвучавшего в крайне неприятном для него контексте. — Но я-то как раз представляю здесь некое государственное учреждение моей страны, и мне надо передать моему начальству нечто более существенное, чем «ко мне обратилась тень отца Гамлета».

— Ну что ж, в этом я вас как раз понять могу. — Кивнул Олег. — Я ведь тоже в некотором роде государственный чиновник… Вы будете докладывать комкору Урицкому или самому Ворошилову? — Спросил он, ломая линию разговора.

Штейнбрюк сжал челюсти чуть сильнее, чем следовало, и ожидавший его реакции Олег этого не пропустил.

— Полноте, Отто! — Открыто усмехнулся он. — Неужели мне нужно выпытывать такие подробности у вашей симпатичной шлюшки? Вы думаете, мы не знаем, что ранее вы работали в ИНО НКВД, а потом перешли вместе с Артузовым в разведуправление армии?

— И что же из этого следует? — холодно поинтересовался Штейнбрюк.

— Ровным счетом ничего. — Так же холодно ответил Олег. — Я всего лишь поинтересовался, на каком уровне вам предстоит докладывать?

— На высоком. — Коротко ответил Штейнбрюк.

— Ну что ж… — Олег достал сигареты и тоже закурил. — Вы передадите тому, с кем будете говорить, мою просьбу, прежде всего, исходить из тех двух определений, которые мы с вами сейчас обсуждаем. Если они вас поймут, то на будущее мы будем застрахованы от досадных ошибок, вызываемых неправильным «прочтением» ситуации.

— Продолжайте, Себастиан, я вас внимательно слушаю…

— Куда мы поедем? — Спросила Таня.

— В Арденны. — Ответил Олег, пытавшийся понять, следует ли ему опасаться этой поездки, и если да, то почему?

— В деревню к тетке, в глушь, в Саратов… — меланхолично процитировала она Грибоедова.

— Вот именно. — Согласился он.

— А почему именно в Арденны? — Обдумав что-то насущное, спросила Таня.

— Спроси об этом месье Лежёна, — пожал плечами Олег. — Это он место нашел.

— Слушай, — нахмурилась Таня. — Все хотела тебя спросить, я могла видеть Ги раньше? У меня такое ощущение…

Могла. — Усмехнулся Олег. — Видела.

— Где?

— В Гааге.

— В Гааге?

— Ты вышла от Кривицкого, пошла по улице…

- «Мафиозо»! А я все думала, как ты это все…

— Не думай! — Улыбнулся Олег. — Не надо все время думать. Отдохни.

Следовало признать, «домик в Арденнах», оказавшийся при ближайшем рассмотрении «домиком в Лотарингии», понравился Тане куда больше, чем внутренняя гостиница управления, каюта второго класса на немецком пароходе, или, наконец, гостиничный номер в Брюсселе, который только некоторые советские товарищи могли счесть «роскошным». Впрочем, и у Жаннет опыт по этой части оставлял желать лучшего, но Таня была «родом» из совсем другого мира, так что…

«Да, — решила она, «сбрасывая вещички» в предназначенной ей комнате на втором этаже. — Мне нравится это скромное буржуазное жилище».

Под личные апартаменты ей отвели «комнатушку» площадью в жалких двадцать пять-тридцать квадратных метров, едва ли не треть которых съедала огромная дубовая кровать.

«Двуспальная… Дву…»

С этим явно надо было что-то делать. Вопрос лишь, что? Татьяна — если верить собственному сознанию — проблему эту пока рассматривала исключительно с теоретических позиций. Хотя и ее — ну что же с этим поделаешь! — столь долгое воздержание начинало…

«Ну, скажем, беспокоить. Ведь можно же так сказать?».

Однако, кроме сознания, в наличии имелось еще и подсознание, где пряталась ее альтер эго — Жаннет, и откуда долетали по временам такие… э… ну, скажем, «образы и… идеи», что становилось жарко… и кровь ударяла в виски, и сердце… — вы будете смеяться, дорогие товарищи — но сердце порой выделывало такие антраша, что позже Татьяне за себя было просто стыдно. Но это позже. А когда перед ней снова возник во плоти — «Жив!!!» — Баст фон Шаунбург — ну, не поворачивался язык назвать этого Олегом — жаром так обдало, словно с мороза в парную заскочила. А у него голубые глаза, а в глазах этих…

— Тьфу ты! — В голос открестилась от нахлынувших… из подсознания — откуда же еще?! — соблазнов Татьяна и решительно отворила маленькую дверь напротив изножья кровати.

«Однако!»

То есть удивить кого-нибудь в двадцать первом веке ватерклозетом, устроенным в смежном со спальней помещении было сложно, даже если у человека такой роскоши отродясь не бывало. Но в тридцать шестом это было что-то, тем более, помимо унитаза здесь и ванна с душем имелась и биде!