— Скажи, Олег, — было очевидно, что Таня решилась, наконец, озвучить часть того, что непроизнесенное ощущалось дальним фоном все время их не слишком содержательного разговора. — Ты ведь здесь не один?
Конечно, можно было и отшутиться, сказав, что, разумеется, — нет, поскольку вместе с Таней их двое. А еще можно было сделать вид, что не понял, о чем идет речь. Были и другие варианты. Но Олег решил сказать правду. Сразу, без лишних раздумий решил, почувствовав, что так будет правильно.
— Нет. — Сказал он. — Нас трое. Со мной здесь два моих старых друга.
— Значит, трое. — Кивнула Таня.
— Четверо. — Поправил ее Олег.
— Пятеро. — Она снова смотрела ему в глаза.
— И кто же у нас пятый?
— Ее зовут Катерина Николова.
— Болгарка?
— Здесь.
— А там?
— Она из Питера. Но это она пусть тебе сама рассказывает. В Париже оставь ей записку у портье в отеле «Одеон», и она придет на встречу.
«Не проболталась … Надо же!»
— Правильное решение. — Кивнул Олег. — Когда приедешь в следующий раз, познакомлю тебя со всеми остальными. Пять человек — это сила.
— Прощай.
— До свиданья! — Поправил Таню Олег.
— До свиданья! — Улыбнулась она и неожиданно, резко привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку.
А где-то сзади — то ли справа, то ли слева от того места, где стоял Олег «сводный духовой оркестр» грянул «Прощание славянки», и у Ицковича неожиданно защипало в глазах. Он оглянулся в поисках так к стати вступившего оркестра, но там, где он мог или должен был быть, ничего такого, разумеется, не наблюдалось. Однако музыка-то была! И Баст фон Шаунбург отчетливо ее слышал, вот только так и не понял, откуда она к нему пришла. Из далекого далека прошлого, когда, возможно, под этот же марш уезжал на «японскую»[130] сапер Моисей Ицкович, или из далекого будущего, где с этой мелодией тоже много чего было для него связано. Но так или иначе, она была с Олегом — эта тревожная мелодия — здесь и сейчас, в вечернем Антверпене 1936, а вот Тани, когда Баст обернулся назад, рядом уже не было.
Глава 9. Миссия
Вверх… Вниз… Вверх… И снова вниз…
«Кончится это когда-нибудь? — Татьяна лежала на кровати в своей каюте и страдала. — На койке». — Поправила она себя через «не могу» — Не вывалюсь, это главное. Понятно теперь для чего тут бортик, но вот желудок…Ох!».
Качка выматывала, ужин, которым угостил Олег, вывернуло уже через час, после того, как «Сибирь» отдала швартовы и вышла в открытое море. А теперь пустой желудок делал робкие пока попытки выйти погулять, как та кошка, которая гуляла сама по себе.
«Ох, мне! Хорошо хоть шифровку составить и отдать успела… А Олег несколько странно себя вел, не находишь? Не подкалывал как обычно… Или просто не до смеха стало?»
«Он мне нравится!» — Эхом пришла мысль, которую Татьяна решительно обозначила, как принадлежащую альтер эго — Жаннет.
«Я вся такая порывистая, вся внезапная такая. — Хмыкнула Татьяна. — Молчала бы шлюха малолетняя! Тебе и Рихард нравился, и этот капитан, что радиодело преподавал, и тот лейтенант — будто бы летчик, и снова Рихард и снова летчик. На передок слабовата? Ты сама хоть раз выбирала?»
«Так получалось». — Звучит виновато, но никаких особых переживаний не чувствуется.
«Дура! — А это как раз эмоция, и, не сказать, что слабая, потому что желудок вот-вот убежит… — Рихард — это же Зорге! Тот еще… дамский мастер!» — «Так получалось» — передразнивает Татьяна… сама — себя. — Так получали! Тебя РАЗРАБАТЫВАЛИ, милая, и не говори, что нет! И физически, и психологически — чтоб не привыкала к одному человеку, и, не дай бог, не влюбилась. Как проститутку готовили. А что завтра предложат? Стать любовницей Гимлера или Геббельса? Правда, хромой гад славянок, говорят, предпочитает…»
Но, видимо, от общей слабости организма Татьяна палку-то перегнула, и тут уже не выдерживает Жаннет:
«А ты сама-то, чем лучше!? Раз обожглась, а потом выбирала! Этот не хорош, тот дурак… Третий и вовсе тюбик зубной пасты не закрывает! Какой кошмар! Мама тебе что говорила? — «Терпимей будь к людям, Таня! С твоим характером одна останешься!» — Как в воду глядела!»
«Много ты понимаешь!» — Возмутилась Татьяна, которую этот странный моно-диалог несколько отвлек и от качки, и от связанного с нею состояния. — Ты меня поучи, болезная! Поучи!»
Но странное дело. Чем сильнее гуляли у нее эмоции, тем «живее» и активнее становилась на самом деле не существующая уже Жаннет.
«Сама стерва старая! — Перешло в контрнаступление альтер эго. — Какого черта ты Олегу нервы мотаешь? Отлично понимаешь — сам он тебя в постель не потянет, и будет делать вид, что всерьез воспринимает твои non probant prétexte[131], и будет ждать, пока ты сама не запрыгнешь, созрев, или не запрыгнешь совсем, перестав ему голову морочить!»
«А почему, кстати, ему самому активность не проявить? — Попыталась защититься Татьяна. — Ну там, в Москве, допустим, понятно, жене изменять не хотел… Впрочем, другим жены обычно не мешают… Да он меня просто придумал!»
«Возможно! Что это меняет? Вот и выбери его… Сама!»
«Все! Уймись! Голова раскалывается!»
«Шизофрения?»
«Почти».
Качка…
«Уф…»
Но Жаннет действительно притихла, ушла, растворилась в тумане, колышущемся на краю сознания.
Вверх… Вниз… И опять вверх… Январское Северное море — это не летняя прогулка вдоль побережья Черного. «На теплоходе музыка играла, а я одна стою на берегу…»
Одна… Теперь у Тани пошла спокойная цепь воспоминаний, не прерываемая вмешательством подсознания.
Сама… Ну да, симпатичный, временами даже более чем, если бы влюбилась — закрутила бы так — мама не горюй. Однако же не закрутила, Значит, не влюбилась? А он женат, да и …
А теперь? Другой человек. Совсем другой. До ужаса, до полной прострации. Но она здесь, и он тоже здесь. И он… Да, красив, молод и… женат. Опять женат! Правда, здесь не то, что там, но все равно. И вообще, нужен ли он ей… в постели?
Но, видимо, существовали ключевые слова, на которые реагировала эта французская… комсомолка. Стоило упомянуть постель, как она тут как тут, словно и не уходила никуда.
«Мон шери! Кто из нас дура? Влюбилась бы? Как там ваш поэт писал: «Половодье чувств»? А как насчет «утраченной свежести»? Он женат четверть века, да у него… эээ… психофизиология уже другая! На девок — лишь бы девка — давно не бросается. Он дом построил, сад вырастил, детей поднял — все это просто так не оставишь, дала бы шанс — пришел бы. На себя посмотри — не девочка уже, в смысле — старуха сорокалетняя! А туда же, сама же ему говорила: «я девушка неромантичная», — вот трезво и подумай: а если это любовь?»
«Во, наехала! — Мысленно расхохоталась Татьяна. — Похоже ты и вправду втрескалась в Баста, золотко мое! Ладно, разберемся, подружка».
Мысль сделал очередной поворот: «Ты вот о чем подумай, тебе не кажется, что наша мышь белая — Оля, с этой австрийской крысой Кисси, чего-то намутить успели? Она, заметь, даже не дрогнула, когда я сказала, что мы сюда не одни попали. Что за блядская натура досталась тихоне Оле! Шлюха великосветская! И глаза стали какими-то масляными, когда об Олеге заговорили…»
Тут уже захихикала Жаннетт:
«Ну вот «в постели» не нужен, но ревновать буду! Ладно, определяйся… старушка!»
«Ехидна! — мысленно сказала сама — себе Татьяна, и ответила себе сама же — Стерва!»
«Вот и поговорила… Все, спать! Спать…».
* * *
«Галатее. Выход в Киле отменяется. Маршрут прекратить. Следовать в Ленинград на «Сибири» и далее без задержек в Москву. Центр».
Второй помощник капитана, опознанный Жаннет, как коллега, еще вечером при посадке на судно, когда проверял посадочные документы, и отозвавшийся на пароль, принес ответ из центра ранним утром, — было еще темно. Жаннет измученная качкой и ночным бдением, бледная и растрепанная открыла дверь каюты на условный стук. Приняла сложенный вчетверо листок, поблагодарила кивком и поспешила захлопнуть дверь, не желая «красоваться» перед мужчиной — даром, что коллега — в разобранном состоянии. За расшифровку принялась без спешки только тогда, когда привела себя в относительный порядок. Правда, с утра ей было уже несколько легче. То ли качка уменьшилась, то ли организм, наконец, адаптировался.
