Но тот, разумеется, не ответил. Ведь было бы чистой воды безумием разговаривать с самим собой.

— Да, попали вы, пане Хведорчук! Уж попали, так попали! — Весь ужас положения стал, наконец, доходить до пережившего неслабую встряску Виктора. — Тут не крыша поехала, тут гораздо хуже. Такое только в книжках пишут, которые старший сын почитывать любит, а в жизни…

Сын! Он и так был не близко, а теперь… И что интересно, звали сына Федорчука тоже Дмитрием. И по годам… Димке двадцать пять и он живет в Москве. До кризиса работал старшим менеджером в какой-то туристической фирме. Светил карьерный рост. Потом едва сводил концы с концами и, наконец-то, принял предложение отца поработать с его московскими партнерами. У Димки дочка-красавица, хотя правды ради, все крохи в год прекрасны. Но эта не просто красавица, а вылитая прабабка, Федорчукова матушка -Василиса Никодимовна, в честь которой и назвали девочку. С Димкиной матерью у Федорчука жизнь не сложилась. Скороспелый студенческий брак по залету, рождение сына, два гора радости и три года ругани. Потом неудачная беременность Ленки, потеря ребенка на позднем сроке, и… и каждый винит другого. В итоге Елена ушла к своей матери, забрав с собой и Димку, и Виктор долго — и, разумеется, практически безнадежно пытался вернуть себе сына…

А потом была Катя, Катя-Катерина, умница-красавица студенточка, дипломница. Второй брак, счастливый, но без детей, и распался легко как-то, почти без напряжения, когда Федорчуку предложили работу в Харькове, а жена не захотела покидать первопрестольную. Ну а в Харькове — ведь свято место пусто не бывает, не так ли? — появилась Лиза, хохлушка-хохотушка, с которой Виктор осознал свою «хохляцкость» и отпустил усы, как у «щирого козака». И все образовалось как-то само собой, в чем несомненно была немалая заслуга жены, и пошло-поехало, а потом — любовь одним словом — родились две близняшки Даша и Ксюша, и последыш — Ванька. Всех их Виктор Иванович любил всей душой, но Димка — это Димка. Теперь они со старшим начали опять общаться, регулярно перезванивались. И на крестины Василиски Виктор приезжал в Москву, наплевав на возможность заключения неплохого контракта. И все это — его жизнь, настоящая, а не выдуманная. Но вот какое дело: далекая теперь и почти что нереальная, как давний сон.

А вот с господином Вощининым следовало разобраться. Интересный субъект достался Виктору в виде судьбы и тела, на редкость интересный. Что ж ты, сволочь белогвардейская, большевикам-то продался? В заграницах тебе не сидится, в Магадан захотелось? Штирлиц хренов!

Виктор словно смотрел исторический фильм. Смотрел и одновременно словно бы озвучивал. Вот Митенька Вощинин с няней идет по харьковским улицам. Некоторые дома, кажется, и сейчас в Харькове стоят, хотя однозначно сказать трудно. Но вот церковь, куда «младенца Димитрия» регулярно носят к причастию — восстановлена. Более того, в ней — вот же совпадение! — крестили и Дашу с Ксюшей. И «отца» своего Виктор вспомнил, что называется, во всех деталях. Вот он стоит Юрий Дмитриевич Вощинин: красавец-инженер в белом чесучовом костюме. Впрочем, в белом кителе Виктор его тоже, кажется, видел. Хорош, другого слова не подберешь. И социалист… но при том, как многие в их кругу, увлекался Плехановым, читал Ленина, Мартова, был лично знаком с Горьким. Потом-то, конечно, отошел от политики, остепенился и женился, но симпатии, разумеется, остались. А потом случилась война, и Вощинин-старший, как инженер Телегин у Толстого, отправился на фронт. Прапорщик, подпоручик, поручик. «Станислав и Владимир с мечами украшают недаром вам грудь». А в 1917 году пришла весть о его гибели. Семилетний Митенька, гимназист первого класса, тогда долго рыдал, колотил ногами по стене и все не мог поверить, что его милый папенька больше не вернется. Пятиклассник Витька Федорчук тоже плакал, когда умер от сердечного приступа его отец, главстаршина Балтфлота Иван Макарович Федорчук, последнее время работающий в Нахимовском училище.

Но это другая история, к Мите Вощинину никакого отношения не имеющая. Но зато хорошо помнится Митенькин дед — профессор Медников. И вроде бы фамилия эта знакома не только Вощинину, но и Федорчуку… И точно, в девяносто третьем году в музее университета повесили его портрет. Крупная величина был Сергей Викентьевич, и в науке, а потом и в русской эмиграции. Один из идеологов сменовеховства и вечный оппонент Ильина. И, кажется, что не знает Вощинин, но известно Федорчуку, убьют деда в Париже фашисты, потому что старик примкнет к сопротивлению. Дед во многом повлиял на внука, привил ему любовь к языкам, к чтению умных книжек, к размышлению.

Разумеется, Виктор осознавал, что этот мальчишка начитаннее, образованнее и эрудированнее его, кандидата технических наук Виктора Ивановича Федорчука, физика и кибернетика, колбасного короля. Осознавал и по-своему даже завидовал, и тем более негодовал на этого обормота, сунувшего голову тигру в пасть. Ну, надо же было додуматься, купиться на сладкие сказки энкэвэдэшников! Безумие и бред! Но ведь не он один! И Цветаева с мужем ее и многие другие… Что ими двигало?!

«Это самое и двигало», — посмотрев на все это безобразие, так сказать, изнутри, грустно констатировал Федорчук. Не деньги, не чины и награды, а глупый идеализм, помноженный на максимализм юности. Увы.

Вощинин-младший пережил в Харькове вместе с семьей две революции и большевицкое правительство Украины, о чем в памяти, впрочем, остались какие-то нечеткие сумбурные образы. А потом профессор Медников перевез семью в Крым, который запомнился куда лучше, и Митеньку перевели в кадетский корпус. Кадет — на палочку надет. Самое смешное, что Витька Федорчук тоже хотел было идти в Нахимовское училище, пока там батя работал. Но не получилось. После смерти отца мама решила переехать в Москву, пару лет они прожили в столице, потом вернулись в Питер, но желание стать военным уже пропало. Витька увлекся книгами про шпионов и дипломатов.

А вот Вощинин вкусил все кадетские прелести. И в Крыму, пока там был Врангель, и позже в Галиполи, куда семья эвакуировалась вслед за белогвардейцами, и в Югославии, в Крымском кадетском корпусе. Но вместо того, чтобы стать «злостным белогвардейцем», Дмитрий получил прививку от белого дела. В 1927 Вощинин окончил кадетский корпус, в этом же году дед решил перебраться в Париж. Стал сотрудничать со «сменовеховцами», регулярно писал статьи, призывающие сотрудничать с Советской Россией. Дмитрий, который совмещал учебу в Сорбонне с военно-научными курсами, был сторонником деда и даже помогал ему в написании нескольких статей. Дурачок ты, Митька, ой дурачок! А потом… За что боролись, на то и напоролись, как говорится. В кафе к Дмитрию подсел один человек с неприметным лицом.

— Месье Вощинин? Дмитрий Юрьевич? Я, видите ли, в известном смысле являюсь поклонником вашего таланта…

Так Дмитрия завербовали чекисты. Внедрили в РОВС, от чего пришлось разругаться с дедом вдрызг. Бедного старого профессора едва удар не хватил. Может быть, стоило ему сказать? Но это Федорчук полагал, что стоило. Точнее, он твердо знал, что стоило послать «товарища в штатском» куда подальше. И не потому, что Федорчук так любил белогвардейцев. Откуда ему было их любить? Просто пришлось соприкоснуться некогда с «Ведомством», и воспоминания о нем были не самыми лучшими.

А вот теперь Вощинин со спецзаданием в Амстердаме. С паспортом своим, а еще на имя некого грека, в имени которого так явственно виден перевод имени Вощинина и фамилии его деда. Дураки белогвардейцы, нельзя же так прокалываться. А вдруг кто переведет ненароком. Ну, какой из этого Вощинина грек? Федорчук наконец-то нашел зеркало и не без удовольствия рассматривал отражение. Нет, этот белогвардеец ему положительно нравится. Молодость, молодость, как давно это было. Мне бы в молодости такую рожу… Здесь порода за версту чуется, шутка ли, еще при Алексее Михайловиче род в русской истории отметился. Утонченное лицо, серые глаза, «губы твои алые, брови дугой», небольшие усики. «Поручик Голицын», одним словом. И русые волосы, аккуратно подстриженные с боков, сейчас растрепанные — со сна — но обычно уложенные. Женщины от такого красавца должны падать штабелями, и падали, разумеется. Не без этого.