— А… таварища Галатею… паблагадарите… харошее кино…

Из приказа ? … от …июня 1936 г.

…

Лейтенанту Ж. Буссе присвоить воинское звание старший лейтенант…

Сказать по правде, Ицковичу нравилась эпоха, в которой волею судьбы он очутился. Для человека не стеснённого в средствах межвоенная Европа оказалась весьма уютным и приятным во всех отношениях местом. Впрочем, «имея деньги», и в каменном веке, наверное, можно совсем неплохо устроиться. Но если без шуток, то Олег вполне уже вжился в это время и в себя, любимого, каким он стал здесь и сейчас. Более того, если по началу он и чувствовал некоторое раздражение, натягивая шёлковые кальсоны или пристегивая носки к носкодержателям, то свыкся с этим на удивление быстро. И теперь уже получал настоящее эстетическое, а порой и эротическое удовольствие, освобождая Кайзерину или Вильду от всех этих женских «штучек», о каких в «своем времени» если и знал, то только понаслышке. Было в этом нечто, было! И то, что он в этом нашёл, не только не мешало, но напротив, добавляло остроты в обыденность «личной жизни». А бикини… Да, бог с ними, с этими кусочками ткани. В конце концов, совсем без них еще лучше.

Но вместе с тем, учитывая особенности их с «коллегами» занятий, отсутствие Интернета, мобильных телефонов и телевидения, мягко говоря, напрягало. Даже чтобы сообщить друзьям, где ты и чем занят, приходилось из кожи вон лезть, изобретая способы и средства. Однако, что можно изобрести, если и изобретать не из чего?

Путешествие по Баварии было прервано самым неожиданным образом. Второго апреля в регенсбургском отеле «Deutscher Kaiser» Олега догнала телеграмма от «дядюшки Вернера» и, позвонив «куда следует», Баст фон Шаунбург узнал, что уже завтра — то есть, почти сегодня — должен быть в Графенау, где в отеле «Kurcafe» его будет ждать один «старый знакомый». Старым знакомым оказался Людвиг Граф из мюнхенского управления СД, но самым удивительным было другое. Вместо Европы «господина журналиста» Себастиана фон Шаунбурга посылали… в Судеты. И не просто в Судеты, «сотрудник» нескольких берлинских газет — вполне консервативных и совсем не партийных — отправлялся через границу нелегально в составе «партизанского отряда», во главе которого стоял некто Юрген Крафт, но ведь и Баста в этом путешествии звали Антоном Копфом. Однако когда господин Копф взглянул в лицо господину Крафту, — рассмеялись оба.

— Здравствуйте, Отто. — Протянул руку Баст.

— Здравствуйте, Себастиан. — Улыбнулся, растягивая шрам на левой щеке, Отто Скорцени.

— Это ваш отряд? — Поинтересовался Баст, закуривая.

— Да, мой. Нас перебросили сюда прямо из тренировочного лагеря. Полагаю, земляки этому искренне рады, а вот чехи обрадуются вряд ли…

Вероятно Скорцени был прав, но и чехов недооценивать не стоило. На дорогах блокпосты, в населенных пунктах комендантский час, а в горах самая настоящая резня. Пленных ни чешская армия, ни жандармерия принципиально не брали, но и те немцы, что ушли в горы, тоже ведь не скауты были. Те еще головорезы, успели кровушки пустить и чешской и еврейской в «первые дни восстания». Тогда, в феврале, все казалось совсем не таким невозможным, как теперь, когда рассеяли отряды фрайкора, выдавили из населенных мест и уничтожали поодиночке в холодных, все еще покрытых снегом Судетах. А Баст фон Шаунбург продержался в горах целых десять дней, и одному богу — а вернее, группенфюреру Гейдриху — известно, за каким бесом его туда посылали. Ведь не для того же, чтобы он написал две вшивые статейки о зверствах чешской солдатни, убивающей немецких детей и насилующей немецких девушек? Это Баст мог сделать, не вылезая из постели, но вряд ли Гейдрих настолько ценил его перо. Но, с другой стороны, и не на смерть посылал, иначе тот же Скорцени просто не оставил бы Шаунбургу шансов. Тогда, для чего? Возможно, Рейнхард хотел, чтобы его человек понюхал пороха. Чистоплюи, играющие в шахматы европейской политики, ущербны по своей природе, сколько бы умны они ни были. Ну что ж, предположение отнюдь не лишено оснований. Десять дней командировки на войну дорогого стоили, а ведь Басту на этой войне не только по кустам прятаться пришлось. Олег уже начал забывать, как бывает, когда пули над головой свистят. Вспомнил, и ему это, надо сказать, не сильно понравилось. Но никуда не денешься. Пришлось и побегать и пострелять, и самому пару другую раз побывать мишенью. Так что, когда на одиннадцатый день одиссеи Баст — грязный, мокрый и смертельно усталый — перешел границу и, пройдя через «баварский лес», вышел к деревне уже на немецкой земле, он был по горло сыт этим своим военным приключением.

А Гейдрих — Drecksau[296] — не нашел нужным даже поговорить, передал новый приказ через порученца, и уже через три дня все еще кашляющий и сморкающийся, Шаунбург сошел с трапа самолета в римском аэропорту. А потом была Венеция, Дубровник и Белград, и везде он делал что-то настолько непринципиальное, что оставалось только гадать, какая вожжа попала под хвост большому начальству. А оно — берлинское начальство — только разадавало приказы: налево, направо, шагом марш! Упасть, отжаться, продолжать движение в указанном направлении…

Побывал он и в Мадриде, да так неудачно, что впору всех испанцев по матери пустить. Но сделанного не воротишь: дон Эммануэле сам подставился и своего спутника умудрился — пусть и не по злобе душевной — засветить, показав коллективу «дорогих» русских товарищей, упорно изображавших из себя товарищей испанских. Узнать не могли, но фото-то сделали … Где и как аукнется эта незапланированная встреча? Но в Мадриде, надо сказать, он побывал — впервые, и в Касабланке, Марселе и Неаполе — тоже, а вот в Берлин или Париж попасть никак не удавалось. Все время находились веские причины оставаться на месте или нестись куда-то еще — не туда. А время шло, и война в Чехословакии — если это все-таки была война — начала вроде бы сходить на нет. Во всяком случае, чем теплее становилось в долинах, и веселее журчала талая вода в горных реках и ручьях, тем меньше там — в Судетах — стреляли, но зато очень громко, на повышенных тонах, говорили политики. И повод серьезный. Полмиллиона беженцев это ведь не фунт изюма, особенно если это немцы, о страданиях которых и хотели бы, да не могут промолчать ни в Берлине, ни в Вене. А тут еще и закусившие удила чехи разоряются на всю Европу, весьма драматично демонстрируя свое негодование по поводу отсутствия лояльности у чешских немцев, с одной стороны, и вмешательства во внутренние дела суверенного государства, с другой. И кто бы это, спрашивается, мог быть — такой вредный? Уж, не те же ли немцы с австрийцами? И вывод напрашивается сам собой: «а давайте решим, наконец «немецкий вопрос»! При том не просто так решим, а «самым решительным образом». Раз и навсегда! Улавливаете, дамы и господа, куда ветер над Влтавой дует?

А в Европе, а в мире… Там, собственно, все как всегда. И коли уж, намылились «решать», значит, будем решать. «Немецким вопросом» занялась Лига Наций, на которую Берлин уже который год плевал отовсюду откуда мог, следовательно, и скорого решения ожидать не приходилось. Пока суд да дело, в Судетах оставалось введенное чехами еще в конце февраля военное положение, а в Германии — национальная истерия, и так уже доведенная до высокого градуса, теперь едва не перекипала через край. Но, увы, силовое решение проблемы никак не проходило. Неудача с ремилитаризацией Рейнской области и последовавшая за этим мобилизация французской и бельгийской армий показала опасность — пусть временную — бряцания отсутствующим оружием. Возможно, окажись чехи и немцы один на один, Гитлер бы решился, хотя чехословацкая армия образца 1936 года и была одной из лучших в Европе. Во всяком случае, по техническому оснащению наверняка. Однако не было печали так СССР неожиданно — или, напротив, вполне ожидаемо — занял в данном вопросе весьма жесткую позицию, и новое правительство Франции — в свете февральского покушения в Париже — подыграло русским[297]. А лезть на рожон в такой ситуации не мог себе позволить никто, тем более лидер только-только встающей на ноги Германии. Нет, если рассуждать здраво, ничего еще, там, в Чехии, не кончилось. Возможно, все только начиналось, однако это была уже совсем другая — альтернативная, выражаясь языком будущего — история, и куда вывезет эта «кривая» не знал уже никто.