Иван надеялся покорить Евдокию на следующую ночь, но случилось непредвиденное: он продолжал размышлять об обольстительном теле купчихи, как вдруг услышал негромкий стук в дверь.

— Войдите, — негромко проговорил он, предугадывая, кто это мог быть, и он не ошибся: в комнату вошла хозяйка в пеньюаре.

— Простите, милый Василий Андреевич. Уж полночь, а в вашем окне я увидела свет и подумала, что вас что-то беспокоит.

— Беспокоит… беспокоит, Евдокия, — поднявшись с постели и подойдя в одной шелковой ночной рубашке к хозяйке, каким-то не своим, хриплым голосом высказал Иван.

— Я так и подумала…Что же, милый друг?

— Вы…Я не могу уснуть… Я без ума от вас!

— Но… Мы же…

— Молчите.

Иван закрыл ее чувственные губы сладострастным поцелуем, затем подхватил ослабевшее трепетное тело Евдокии и понес на кровать…

Утром за завтраком счастливая Евдокия просто и не знала, чем и угостить возлюбленного. И то поднесет и это.

Иван же млел от ее ухаживаний и словно откормленный кот щурил на нее свои сытые черные глаза. После обеда они вновь занялись пылкой любовью, вслед за тем Евдокия робко спросила:

— Скажи мне, милый… У тебя есть в Москве невеста? Только честно.

— А, может, не надо об этом спрашивать, Евдокия? Нам сейчас хорошо, ведь так?

— Хорошо, милый, — ответила хозяйка, но улыбка ее была грустной. — Можешь не отвечать. Я все поняла. Такой человек как ты, не может обойтись без суженой.

— Не стану лгать, Евдокия. Ты права. Я — помолвлен, свадьба на Красную Горку[106]. Отец со сватом ударили по рукам, а купеческое слово, сама знаешь, священно и нерушимо. Так что прости меня. Я могу тотчас покинуть твой дом.

— Зачем же, милый? Я ведь в первый же день карты раскинула. От покойной маменьки научилась. Карты не врут… Что же касается моего дома, оставайся. Хоть два месяца я почувствую себя счастливой женщиной.

— И скоро очень богатой.

— Манна с небес посыплется?

— Не с небес, Евдокия. Не сегодня-завтра подкатит к тебе барин на роскошной тройке.

— Какой еще барин? Шутить изволите, Василий Егорович.

— Сон привиделся, Евдокия. Денежный барин. Наливочки у тебя выпил, а ты к нему с сердечным расположением. Дело до поцелуя дошло. Уж больно белая грудь твоя барину полюбилось. Но тут грозный муж нежданно-негаданно явился — и пистолет на барина. Тот, само собой, смертельно перепугался и, ради своего спасения, все богатство свое отдал. Сон-то в руку, Евдокия. Не сегодня-завтра, говорю, барин подкатит. Ты уж будь с ним полюбезней.

— Первоначально говорил про сон, а затем перешел на явь.

Лицо Евдокии стало возмущенным.

— Вы, как я полагаю, милостивый государь, предлагаете мне сыграть роль обольстительницы? Очень настойчиво перелагаете. Не случаен был ваш рассказ о бедной вдовушке Марии. И, конечно же, роль оскорбленного мужа будете играть вы. Какой же вы скверный человек. Вы все заранее продумали, негодник!

Каин смотрел на Евдокию с улыбкой. Как она прекрасна в своем гневе, и в тоже время все слова ее были напускными, что скрыть было невозможно.

— Заранее, моя прекрасная Евдокия. Я хочу, чтобы ты стала очень богатой. И никакого в нашем деле риска. Иди же ко мне!

— И не подумаю! — топнула ножкой Евдокия, но Иван схватил ее в свои крепкие объятия и так жарко поцеловал, что вдовушка издала сладостный стон…

Еще через два дня Кувай доложил.

— Клюнул известный на Москве дворянин, отпрыск рода князей Вяземских, Владимир Николаевич. Жена его вот уже три года нездорова, а посему барин не прочь приударить на стороне за пригожей женщиной. Тройка его на загляденье.

— Молодец, Кувай.

— Когда свидание?

— Да хоть завтра.

Иван Каин превосходно сыграл роль взбешенного супруга. Не подвела и Евдокия. Старичок дворянин, жутко перепугавшись, выложил не только все свои золотые червонцы, на которые можно было купить приличную усадьбу, но и три перстня с бриллиантами; отдал он и свою великолепную тройку с каретой.

Каин тыкал ему дулом пистолета в лицо до тех пор, пока дворянин, стоя на коленях, не снял с себя золотую цепочку с нательным крестом.

— Не погуби, милостивец! — плакался Вяземский. — Детишек моих пожалей. Хочешь, поедем в Москву, я тебе свое поместье с крестьянами в пятьсот душ отпишу. Только не погуби!

«Супруг» смилостивился лишь тогда, когда дворянин снял с себя крест.

— Не буду брать греха на душу, паскудник, в живых оставлю. Напяль свой крест — святое не беру, — и помни, если бы не моя великодушная душа, точили бы тебя могильные черви. Убирайся, и чтоб сегодня же духу твоего в городе не было, иначе всей Москве расскажу, как ты, старый бабник, угодил в прескверную историю. Вся Первопрестольная будет смеяться.

— Уеду! Богом клянусь! И на минуту не задержусь!

Иван протянул несчастному ловеласу десять рублей.

— Найми лошадей — и пулей из Кашина!

— Вы и в самом деле благородный человек. Надеюсь, о сей пикантной истории вы никому не расскажете.

— Даю купеческое слово. Вы еще здесь?

— Удаляюсь!..

Довольный собой, Каин прошелся по комнате. Первый блин не оказался комом. Евдокия основательно разбогатела в первое же посещение любителя пригожих дам. Еще парочка дамских угодников и она станет самой богатой женщиной города.

С пунцовым лицом вошла Евдокия. Все это время она находилась в прихожей и слушала, как с почтенным вивером расправлялся ее грозный «супруг».

— Выгляни в окно, Евдокия.

Евдокия отодвинула штору и ахнула:

— Боже ты мой! Какая чудесная тройка! Такого чудного экипажа нет даже у заводчика Зызыкина. Боже!.. Но что скажут теперь в свете?

— Подарок очень богатого волокиты. А вот драгоценные перстни и тугой мешочек с червонцами[107]. Полюбуйтесь, Евдокия.

Каин высыпал монеты на стол. Получилась солидная грудка.

— Это все тебе, моя любезная. Пользуйся. На один такой перстень ты можешь превратить свою спальню в ложе королевы.

— Негодник! Ты заслужил сказочную ночь.

— Зачем ждать ночи, Евдокия? Тотчас ныряй в постель…

— Негодник… мой сладкий негодник …

Любострастные стоны еще долго раздавались из спальни Евдокии.

Вечером Каин пришел в Ямскую слободу и из собственной казны (сказал, что из дворянского куша) щедро вознаградил Кувая и всех членов свей ватаги.

— Теперь понятна моя затея? Нет колеблющихся?

— Понятна, Каин. Будем ждать новых охотников твоей марухи. Гульнем, братва!

— В меру, в меру! — погрозил кулаком Иван. — Не забывайтесь, коль хотите новых червонцев. И помните мой прежний наказ, господа честные купцы…

После третьей добычи в пользу Евдокии, Каин решил застопорить выгодное, и, казалось бы, безопасное дело. Острое чутье подсказывало ему: в каждом деле надо знать предел, иначе можно так загреметь, что от ватаги одни клочья останутся.

Довольно! Евдокия крупно разбогатела, теперь она могла купить все, что душа ее запросит, но Иван не торопил ее с дорогими приобретениями: болтовни будет меньше.

— И на тройке пока не выезжай. Приспеет еще твое время, Евдокия. Выедешь, когда я на Москву уберусь. А коль народ рот раззявит — один ответ: сожитель-полюбовник подарил. Поверят.

— Выходит, скоро вылетишь из моего терема, сокол?

— Еще не скоро, Евдокия. Как Волга[108] вскроется, тогда и вылечу, а сие еще очень долго.

— Время стрелой бежит, — грустно вздохнула Евдокия.

Время действительно летело. Приспела осень, начались заморозки, но они не угрожали источникам, которые не замерзали даже в зимнюю пору.

До Кашина докатилась весть, что 17 октября 1740 года императрица Анна Иоанновна скончалась, назначив преемником малолетнего Иоанна Антоновича и регентом до его совершеннолетия Бирона, герцога Курляндского.

Цесаревне Елизавете, дочери Петра Великого, грозила серьезная опала, вплоть до заточения в монастырь.