— Сейчас деньги вынесу.
Войдя в избу, Зуб торопливо воскликнул:
— Уходим через задний вход. Быстро!
Братва мигом поняла Васькину шутку, тем паче — голод не тетка.
Мужик долго дожидался покупателя, но когда терпенье его лопнуло, он вошел в избу. Пусто! Ни мяса, ни покупателя, а из-за закута, что за печью, будто рога показались.
— Чур, меня, чур, меня! — закричал мужик и, сломя голову, выбежал из избы. (Потом он долго рассказывал, как продал мясо чертям)[95].
А Каин все раздумывал, где ему сподручней остановиться в Москве со своей ватагой. В конце концов сыскал пристанище у суконщика Нагибина, чья изба стояла неподалеку от Убогого дома. Место тихое, спокойное, ибо сюда, куда сносят со всей Москвы неопознанных мертвецов, сыскные люди не ходят.
Суконщику вновь сказались плотниками, кои пришли из отдаленного села Усольцева, дабы подыскать в Москве какую-нибудь работенку.
Хозяин долго не торговался, ибо Каин заплатил за постой хорошие деньги.
Своим же товарищам Иван сказал:
— Артелью по Москве ходить не будем. Рыскать станем поодиночке, но чтоб топорище всегда из котомы торчал.
Дня через два обсудили все предложения намеченных «работенок», которые Каин отмел: одни грабежи показались на его взгляд не слишком прибыльными, другие — чересчур рискованными, а посему остановился на своих наметках.
— Вчера в Греческом монастыре[96] остановился весьма богатый купец. На возу его было столь много всякого товара, что наверняка всю келью загромоздит[97]. Вечером навестим сего купца, а пока Кувай и Одноух сходите на Варварку в Монастырский ряд и закупите пять черных ряс, да чтоб попросторней были. И клобуки не забудьте.
Вечером пять монахов во главе с Иваном степенно подошли к воротам обители. Служка пропустил иноков, даже ни о чем не спрашивая.
Зато спросил Каин:
— Опять в обители торговые гости, сын мой.
— Едут, отче. В Гостином дворе, чу, дорого берут.
— Истинно, сын мой. Здесь купцам повадней.
— Уж куды повадней. Свечей не жалеют. Ишь, как палят, — указав на одну из келий, проронил привратник.
— Храни тебя всемилостивый Бог, сыне, — Иван перекрестил служку и двинулся в глубь территории обители. Служка же убрался в свою сторожку.
Иван подвел ватагу к нужной келье и тихонько постучал в дверь.
— Кого бог несет? Хозяин ушел в церковь помолиться.
— Я из соседней кельи, сыне. Принес просвиру[98] твоему господину.
Работник открыл дверь и тотчас же был сбит тяжелым кулаком Каина. Ватага ворвалась в келью.
— Кто вы? — испуганным голосом спросил работник.
— Христовы люди. Бог велел богатым делиться. Купец твой надолго в церковь ушел? Правду сказывай. Коль в сей час вернется, обоих прикончим, а коль не скоро, жив останешься.
— Только что ушел… А вы, никак, злодеи. Не простит Господь.
— Пырну его, чтоб хайло не открывал, — подскочил к работнику Васька Зуб.
— Оставь. Лучше свяжи его. За дело, братцы. Берите только деньги, самоцветы, золотые и серебряные украшения. Никаких узлов за спиной не должно быть, всё — под рясу. (Под рясами были привязаны к опояскам большие кожаные кошели).
Ивану попались не только деньги, но в одном из сундуков и небольшая шкатулка, обитая алым бархатом, с золотыми и бриллиантовыми вещами.
Улов был весьма богатым. Но дальше предстоял весьма опасный обратный путь, где не минуешь ни рогаток, ни караульных будок, ибо Греческий монастырь находился в самом центе Москвы, неподалеку от Красной площади.
Но у Каина, как всегда, было все скрупулезно продумано. Будочникам говорил:
— Черная весть пришла, сыне. Игумен Даниловского монастыря к кончине скор. К отходной поспешаем. Надлежит канон моленный к Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице, при разлучении души от тела православного прочесть.
— Экая жалость, — осенял себя крестным знамением будочник, и без лишних вопросов пропускал иноков.
— Где ты поповских слов набрался? — спросил Кувай.
— В деревне. Приходил из соседнего села батюшка к нашему соседу на отходную, и я там с отцом был.
— Дал же тебе Бог памяти.
— Не жалуюсь, Кувай.
Вернувшись в свое пристанище, подсчитали добычу. Зуб аж к потолку подпрыгнул.
— Живем, братва! Вот это купец!
Каину, как и заведено, полагалась одна треть, но добрую половину своего куша Иван передал братве.
— Ты чего, Иван, порядок рушишь? — строго проговорил Камчатка.
— Не рушу, господа воры.
Иван взял со стола шкатулку с драгоценностями.
— Это моя доля. Давно собирался отблагодарить свою спасительницу Аришку, и вот час настал.
— Спятил, Каин! — закричал Зуб. — Дай ей серебряные сережки и довольно с нее. Подумаешь, краля заморская.
Иван покачал головой, а Камчатка вдруг взорвался, как взрывался он и прежде, когда ходил в вожаках.
— Цыть, падла! Это ты так жизнь Ивана оцениваешь? И другое не забывай. Не Аришка ли навела Каина на филатьевские кладовые? Так бы и двинул по хайлу!
Зуб присмирел: вся братва взирала на него осуждающими глазами.
Встреча с Аришкой состоялась на другой день. Иван уже знал, где ее искать. Обычно по утрам девушка ходила в мясную лавку, что находилась вблизи Варварского крестца. Здесь и обнаружил ее Иван.
Аришка еще больше похорошела. Лицо румяное, улыбчивое, глаза блестят.
Появлению Ивана она несказанно обрадовалась:
— Господи, я уж не чаяла тебя увидеть, Ванечка!
— Отчего?
— На Москве многих похитителей казнили, вот я и подумала… А ты, слава Богу, живехонек.
— Да что со мной могло случится? Дружки говорят, что я заговоренный, — насмешливо сказал Иван.
— Где ж ты так долго пропадал, Ванечка?
— Долгий сказ, Аришка. А ты-то как после грабежа хозяина твоего?
Глаза девушки сразу увяли.
— Худо мне пришлось, Ванечка, тошно рассказывать, да и народ тут снует.
— Пойдем ко мне. Посидим, потолкуем. Черт с ним, твоим Филатьевым. Придумаешь что-нибудь.
— Да не в нем суть, — отмахнулась девушка. — Далече идти?
— К Убогому дому.
Аришка помедлила чуток и решилась.
— Когда я тебя еще увижу, Ванечка. Пойдем.
Дом суконщика делился на две половины. В одной разместилась ватага Каина, в другой — сам суконщик, который вскоре понял, что живут в его избе далеко не плотники, однако хорошие деньги, кои ему заплатили неведомые «работнички», вынуждали его помалкивать.
— Один живешь?
— С дружками, но их до вечера не будет, по Москве разбрелись… Присаживайся, а я пока на стол соберу. Правда, варева нет, но пряников и калачей мы по дороге прихватили.
Поставил Иван на стол и штоф водки.
— Давай за встречу, Аришка. В кои-то веки!
— Выпью, Ванечка. С тобой выпью. Скрывать не буду. Ты ведь давно был мне люб.
Затем началось Аришкино печальное повествование:
— После кражи Филатьев совсем озверел. Меня в тот же день сдал в Сыскной приказ. Там меня принялись пытать — не была ли я в сговоре с грабителями? Но у меня один ответ: ничего не знаю, никаких воров никогда и в глаза не видела. Меня и голодом морили, и плетьми секли, но я все претерпела, ибо ведала: назову твое имя — и не будет в живых моего Ванечки, казнят злою смертью. Так и отступились от меня, выпустили из темницы через две недели. Едва до Филатьева двора добрела, а потом свалилась от лихоманки. Хорошо добрый человек нашелся — дед Ипатыч, дворник наш, у коего ты в каморке обретался. Пользительными настоями меня на ноги поднял, а то бы смертушка взяла. Уж так натерпелась, Ванечка!
Иван нежно обнял девушку за плечи.
— Спасибо тебе, Аришка. Какая же ты стойкая.
— Так ради же тебя, Ванечка. Любый ты мой!
Девушка прижалась к Ивану и поцеловала его в губы.
