Если же повторять все иноязычные (пусть даже и близкоязычные) топонимы и самоназвания, штурмующие русский язык по той причине, что представители бывшей «семьи народов» хотят отомстить бывшему «главе семьи», то надо еще признать родными такие слова, как «Кыргызстан», «Алматы», «Башкортостан» и т. д.
Венцом артикуляционных экспериментов над родным языком должно стать слово «Хальмг-Тангч». Это Калмыкия. Однажды один из руководителей российского государства оконфузился: хотел для пущего протокола выговорить «Хальмг-Тангч», да не смог. Так может, и не надо было?
…Конечно, на самом деле главные дикторы «Дон-ТР» говорят по-русски во сто крат грамотнее, чем любой из журналистов «Города N». И эта статья — не брюзжание по поводу «чистоты языка». Новые лексические заимствования — не столько речевой феномен, сколько примета состояния духа.
Совершенно очевидно, что СССР развалился не от гонки вооружений, а от резинки типа «бабль-гам», от красоты джинсов «Ливайс», от замечательных песен ансамбля «Битлз». Советские идеологи не смогли ничего противопоставить ни бабль-гаму, ни битлам, ни ливайсам.
Нечто подобное — как и положено, в форме фарса — повторяется в последние годы. Только если раньше поклонились Западу, что выражалось в большом количестве американизмов и прочих романо-германских заимствований, то теперь агентами влияния оказываются слова «Ичкерия», «Хальмг-Тангч», «Тыва» и т. д. Возможно, это тоже проявление каких-то массовых комплексов российской интеллигенции: как бы испытывая вину за империализм прошлого, россияне готовы делать культурные уступки в межнациональном общении и коверкать родной язык.
Казалось бы, пустяк: ну, участились случаи употребления нерусских самоназваний, ну, участились случаи употребления предложно-падежных форм, учитывающих инокультурные претензии… Все это незаметно простому наблюдению. Но в массе своей эти маленькие культурные влияния сковывают морально-волевой потенциал новой российской государственности.
Плохо не то, что эти влияния есть. Они и должны быть. Плохо то, что россиянам не всегда хватает гражданской воли воспротивиться этим влияниям. <…>
Возможно, наши дидактические светила, опираясь на тезис об изменении языка в соответствии с социальными реалиями, скоро окончательно признают: правильно говорить «в Украине», а не «на Украине». Видимо, вариант «на Украине» будет признан простонародным, а «в Украине» — литературным, то есть образцовым. Однако, может быть, здесь стоит руководствоваться не только лингвистическими, но и патриотическими соображениями? Право же, «простонародный» вариант в данном случае лучше, потому что «простой народ», который имеется в виду, — это народ, родивший русский язык.
Дикторы центрального телевидения, кстати, болезнью заимствований давно переболели. Было время при Горбачеве, они тоже упражнялись в произношении «Молдова» и «Кыргызстан». Но сейчас среди профессионалов существует негласная конвенция: говорим по-русски. Пару лет назад в связи с той самой «Беларусью», заполонившей нашу речь, корректоры «Города N» провели производственное совещание и постановили: пишем по-русски — «Белоруссия».
Конечно, в случае с «Тринидад и Тобаго» не отвертишься, придется пользоваться туземным названием, но если есть эквивалентные русские названия, то пусть они охраняют в наших статьях нашу великую культуру.
Будущее России зависит вовсе не от собираемости налогов. Приметы возрождения России будут следующие. <…> Российские хоккеисты будут, стиснув оставшиеся зубы, громить соперника затем и только затем, чтобы над пьедесталом выше всех взвился флаг нашей Родины. Жалостливая российская интеллигенция пожалеет родную культуру, а не чужую, и выступит в защиту родного языка так же горячо, как она выступает порой против статей, подобных этой. Журналисты, политики, а вслед за ними и все русскоязычные россияне станут говорить «Белоруссия», «Киргизия», «Тува»… И вот сразу после этого, на следующий день, самым великолепным образом начнут собираться налоги.
А белорусов мы все равно любим. Потому что — а как же их не любить?[24]
Июнь 1997 года.
Как я стал депутатом
Опыт журналиста, избранного в городскую Думу. 1997 г
1997
В 1996 году в «Городе N» вышло интервью с Зюгановым. В родном университете пошли слухи о том, что «Город N» продался коммунистам. А в местной газете появилась статья с заголовком типа: «Отчего покраснел „Город N“?» Имелось в виду, что «Город N», предчувствуя приход коммунистов к власти (тогда о такой возможности много говорили), заблаговременно дружится с будущим начальством. Потом были выборы Ельцина и подозрения в продажности Ельцину. Потом были выборы губернатора и подозрения в продажности Чубу и Иванченко поочередно.
…В начале перестройки со свободной прессой были связаны большие ожидания — ожидания перемен к лучшему. Перемены к лучшему не наступили, возникшая обида распространилась и на прессу. Тотальная вера в силу печатного слова сменилась такой же верой в его продажность. Конечно, у этого феномена были и другие причины (о них — в статье «Вражда и дружба журналистов с рекламщиками»), но факт остается фактом — к середине 1990-х журналистику стали воспринимать как инструмент влияния неких сил, стоящих «за» журналистами.
В 1996 году, во время выборов президента, губернатора, мэра убежденность читателей, что любая статья «заказана», создавала очень некомфортные условия для политической журналистики. После губернаторских выборов я решил, что лучше уж обрести какой-то явный политический статус, чем все время выслушивать глупые и пустые намеки на некую «ангажированность».
Так я оказался в ростовском «Яблоке», со многими представителями которого еще с начала 1990-х годов поддерживал приятельские отношения. Спустя полгода был избран в городскую Думу — обкатал на себе кое-какие пиаровские наработки.
…Древний египтянин, описывая бунт рабов, писал: «Толпа вошла в храм, и тайны храма лежали открыто». Да, власть всегда сакральна, ее таинства должны быть сокрыты от народа. В этом смысле журналист во власти — явление чужеродное. Но на самом деле чем больше о власти знаешь, тем меньше об этом пишешь. Раньше от незнания рождались версии, складывающиеся из наблюдаемых разрозненных фрагментов и догадок. И это было увлекательно. Теперь многие тайны власти известны непосредственно. Коллеги в редакции говорят, что про городские власти мы стали писать меньше, и уж тем более — меньше критических статей.
Есть, есть такой эффект: личные отношения с героями публикаций, а тем паче личное участие, сковывают журналиста, если только он не бунтарь или провокатор. Такой вот побочный эффект обретения «явного политического статуса». Тем не менее, надеюсь, я все-таки остаюсь журналистом.
Суматоха предвыборной кампании осталась позади, пришло время осмыслить полученные знания и ощущения. Интересная для журналиста возможность — влезть в шкуру кандидата, потом вывернуть эту шкуру и показать всем.
Почему «Яблоко»?
Явлинский, конечно, интересный политик, но он как-то слишком далек, чтобы идти к нему из-за его интересности. Главная привлекательная черта в «Яблоке» — это команда ростовских яблочников во главе с Емельяновым. Молодые, образованные, интересные, разносторонние и прагматичные. Это приятно выделяет наших яблочников на фоне остального ростовского политического мухоморья.
Кандидат — это беременная с токсикозом
Так я написал в «Городе N» со слов менеджера «Яблока» Марии Негодаевой. Кандидат капризен, нерешителен, изменчив, вертится перед зеркалом…
А потом я сам попался на том, про что написал. Мне стали указывать на то, что я капризничаю, никак не могу определиться с округом. Из двух предложенных мне партией округов у каждого были свои плюсы и минусы, хотелось, чтобы кто-то решил за меня. Емельянов вглядывался в мое лицо и говорил: «Андрей, что-то ты настроен не так, как надо». Приходилось натуженно казаться бодрячком: мол, «порву всех».
