Компромат, в отличие от заказных убийств и покушений, — это специфический именно для политики способ давления. А раз возросла вера в силу компромата, раз высок уровень ожидания компромата, о чем это свидетельствует? О том, что в элитах обостряются противоречия, прежде всего противоречия между экономическими и бюрократическими элитами.

…Когда-то нынешние правители были новой, становящейся властью. Это было детство демократического режима, который рос в одной песочнице с нарождающейся новой экономикой, в том числе теневой. Чиновники и теневики, как настоящие друзья детства, помогали друг другу расти и развиваться. Так складывался номенклатурный капитализм. У каждого мало-мальски серьезного чиновника появлялись надежные «партнеры-предприниматели», отношения с которыми обретали устойчивый кумовской — теневой — характер.

Но власть росла, становилась взрослой. Теперь взрослым, остепенившимся чиновникам в личной жизни уже не так нужна «экономическая поддержка», уже многое у них есть, уже и сами могут организовывать себе фирмы, банки или поездки на банановые острова. И теневые «друзья демократического детства» начинают понемногу тяготить начальников. Связи с теневиками, как ни крути, — все-таки порочащие. К тому же воровство общенародного достояния все заметнее, потому что достояния этого у страны все меньше остается.

А тут вдруг кризис случился. Экономические структуры (читай — теневые) сильно пострадали. И они идут к другу-руководителю и говорят: давай, мол, выручай — я же тебе покупал домик в Италии! Давай кредит, или льготу, или заказ какой побольше…

Можно себе представить сановитого чиновника, вкусившего большой политики. Ему уже неприятно испытывать зависимость от какого-то «партнера» из далекого «демократического детства». Этот «партнер», конечно, не бедный родственник из деревни, он тоже теперь вполне респектабельный господин. Может быть, даже цепь не носит. Но все-таки дистанция между кастами политиков и предпринимателей уже более существенна, чем во время их демократической юности. Уже политику прилично сторониться предпринимателей (не то что в годы либерального восторга по поводу предпринимательства). Публичность политики все-таки налагает на политика определенные обязательства по соответствию светлым идеалам… Тем более что чиновник уже сыт и оквартирен домиком в Швейцарии, и ему так остро былая дружба с теневиком теперь не нужна. А тот требует… Вот их отношения и дают трещину.

Учил ведь великий Макиавелли: государь обязательно должен устранить всех тех, кто был свидетелем его восхождения к властным вершинам. Надо было начальникам в институте читать Макиавелли, а не Ленина. Ленин не тому учил.

В общем, в высших эшелонах власти созрела определенная усталость от былых связей с теневыми спонсорами. А тут еще эти спонсоры, обозленные кризисом и возросшим снобизмом сановных «партнеров», требуют бюджетной расплаты за былую дружбу. Либо грозят утащить на дно за увязший коготок.

Складывается такая ситуация, что уже не только народ утомлен высоким уровнем коррупции в коридорах власти. Уже и сами властные элиты были бы не прочь… не то что очиститься, но хотя бы порвать с застарелыми и слишком очевидными теневыми связями. И не потому, что сами стали высокоморальными, а потому, что эти связи становятся чересчур обременительными и опасными.

Но беда чиновников в том, что безболезненно отмыться от грехов детства трудно. Откажешь былому спонсору — всплывет какая-нибудь банная кассета или распечатка телефонного разговора. Вот чиновники и думают: как бы так коррупцию побороть, чтобы она, поборотая, не стала рассказывать про домик в Испании. <…>

Конечно, версия об ухудшении отношений власти со спонсорами — не самый моральный повод для усиления борьбы с коррупцией. Но других реальных мотивов для борьбы с коррупцией в своих рядах у них нет. Это единственная выстраданная самими чиновниками причина очиститься хотя бы от старых прегрешений. Кто бы им в этом помог. Разве что выборы.

Ноябрь 1999 года.

Некогда Борис Ельцин, укрепляя свою власть, раздавал регионам самостоятельность — «сколько смогут унести». В 1999 году борьба кремлевской элиты за сохранение власти, по сути вылилась в «собирание земель российских». Пришла им пора сдавать самостоятельность обратно. Попользовались — и хватит.

К 1999 году властная номенклатура разрослась настолько, что внутри окуклились самостоятельные партии-кланы, и между ними назрели разногласия по поводу кандидатуры, которая должна сменить Ельцина. Первой до политических форм властных претензий дозрела московская региональная элита. Самый авторитетный российский сенатор, Юрий Лужков, в самом деле казался убедительным претендентом на лидерство в партии власти.

Предчувствуя скорый уход со сцены титана Ельцина, местные элиты пытались угадать наиболее вероятный сценарий. В тот момент внятного сценария, альтернативного лужковскому, не было. Надо было присоединяться.

Учредительная конференция донского «Отечества» в декабре 1998 года прошла, можно сказать, «по инициативе снизу». Чиновники городской и районных администраций, средние предприниматели комсомольского призыва, директора заводиков и совхозов, руководящий состав вузов вся «команда-дубль» местной партии власти — с большим энтузиазмом взялись за партийное строительство. Вся эта партийная активность в большинстве своем безликой и чаще всего безмолвной номенклатурной тусовки не могла проявиться без согласия или даже санкции первых руководителей, которые разумно полагали, что надо и на Дону создать плацдарм для будущей дружбы с возможным президентом.

Это не означает, что в Ростове перестали считать варианты и отдались «Отечеству» беззаветно. Нет, никаких верноподданнических заявлений на уровне областного руководства не было. Если не считать скрытой поддержки в виде рабочего времени низовых чиновников, направляемого на создание «Отечества», донское руководство, следуя своей привычке к осторожности, явных симпатии к Лужкову не обозначало. Но кое-какие симпатии все же были. Об этом свидетельствует та помпа, с которой его привечали на донской земле в мае 1999-го.

Тем временем на федеральной политической сцене уже начались процессы, которые должны были посеять в регионах какие-то сомнения и тревогу. Все четче обозначался разлад между Кремлем и московским мэром. Поначалу Лужков легко с этим справлялся — в вопросах отставки Скуратова, ратификации договора с Украиной он выглядел не слабее Кремля, и коллеги-губернаторы видели его силу. Но видел его силу и Кремль. В тот момент у кремлевских сценаристов должно было появиться жгучее желание отсечь губернаторов от Лужкова. Можно предположить, что тогда и обозначились в кремлевских планах два направления работы. Одно, публичное, — работа непосредственно с Лужковым. Например, руками, точнее ртами, Доренко и Сванидзе. Это — напоказ, для электората. Другое направление работы должно было быть связано с регионами. Надо было как-то воздействовать на губернаторов.

В это же время в отношениях «центр — регион» происходили и другие центростремительные процессы, не связанные напрямую с политикой. В июле председателем ростовского Сбербанка был утвержден Сергей Кугаев, сбербанковский менеджер из Новосибирска, бывший выпускник Высшей школы КГБ. Сбербанк, доселе мирно участвовавший в займах, проводимых донскими властями, пошел вдруг по судам, требуя вернуть из бюджета долг в 224 млн рублей в счет погашения облигаций. Больше того, по суду взыскание было обращено на счета городского бюджета, который тоже оказался участником автомобилестроительных заимствований. Если бы в Ростове был развитый рынок СМИ, то эти иски Сбербанка к городскому и областному бюджетам и все, что стоит за ними, могли бы стать самой интересной темой года.