…Враки это! Потому что общие предки наши, безусловно, были белокурыми голубоглазыми исполинами. И исполинками. С огнем в глазах, пламенем в ноздрях и несокрушимой статью в организме!
Но главная черта ростовчан образовалась от самого первого бизнеса наших пращуров. А какой был первый бизнес? Ну, торговали с крепостью и с окрестностями, то, се — это все мелочи… Главные миллионы стали делать, когда в середине XIX века таможенные склады переполнились конфискованными товарами и таможня стала отдавать их на комиссию местным торговцам. Вот тут уж ростовчане развернулись. Именно за счет этой нехитрой окологосударственной перепродажи Ростов обошел и Таганрог, и Новочеркасск. Именно тогда в Ростове появились первые «уполномоченные» торговые базы.
Вот это и стало стержнем ростовской идентичности — перепродажа чего-нибудь государственного через систему кумовской уполномоченности.
Зловредной Москвой по торговому Ростову в XX веке было нанесено два удара — внедрение университета и строительство «Ростсельмаша».
В годы первой мировой перевезли к нам Варшавский университет. Культуры как не было, так и нет, а ума, чтобы понять это, появилось. Оттого горько и обидно…
Комбайново-индустриальные амбиции тоже развратили счастливое в своей самодостаточности торговое целомудрие. Откуда ни возьмись пролетариат появился, а за ним и ИТР — совершенно чуждое явление. Четверть города была к заводу привязана. Но город-таки вернул себе своих граждан: после агонии гиганта ростсельмашевцы пошли на рынки — торговать.
Можно даже сказать, что Ростов справился: университет и индустрия оказались втянуты в исконную — торговую — идентичность города. Что есть суть Ростова сейчас? Если по-честному, если за фасад заглянуть? Это все та же перепродажа чего-нибудь государственного или окологосударственного по сети сообществ хорошо знакомых между собой людей. Индустрия внесла свою лепту в виде большого количества материально-технических ресурсов. Раньше перепродавали конфискованные таможней товары, теперь — оставшееся от индустриализации имущество. Университетская струя в ростовской истории, будь она неладна, тоже наложила свой отпечаток: разным случаям перепродажи необходимо теперь придавать легитимный вид (это, кстати, и является сейчас основным содержанием ростовской политики).
Со времен крепости ростовчане жили как бы «для фасада» и как бы «на самом деле». Самая первая двойственность (когда от крепостных стен отгоняли) сразу обозначилась формулой: «не разрешено, а мы делаем». Так и по сей день. Есть закон, а есть целесообразность для поддержания хороших отношений между хорошими людьми. И не надо этих правовых государств! Все-таки тут Азиопа, а не Великобритания какая-то. Закон — он бесчеловечен, ему все равно, будь ты кум, сват или просто хороший человек. А нам — не все равно. И напрасно говорят, что всякие действия в обход закона — это какая-то ужасная проблема современности. Это не проблема, это задача.
Теневой характер Ростова в свое время находил отражение в легенде «Ростов-папа». Но пальму криминального первенства Ростов утрачивает, и слава богу. Сейчас в Москве криминала куда как больше. Наверное, из-за свободной конкуренции. В Ростове же конкуренции почти нет, все облагоразумлено сообществами хороших знакомых. Поэтому общение сбалансировано, а перепродажа чего-нибудь государственного служит не поводом для заказных убийств, а стержнем, скрепляющим общественное устройство. Ведь если ответственно к перепродаже подходить, то всякому нормальному ростовчанину, а тем более хорошему знакомому, найдется и лепта, и вознаграждение. Так зачем же скандалить?
И вообще, теперь «Ростов-папа» надо понимать в сугубо семейственном аспекте. Нечто похожее в римском праве называется клиентелизмом. Формула «клиент — патрон», согласно которой патрон обеспечивает клиенту покровительство в обмен на службу и верность, объясняет общественные отношения на Сицилии и в Латинской Америке. (Зюганов называет подобные отношения не так красиво — «демократический паханат». Фи.)
Ростовская семейственность создает такие же клиентелы и уберегает Ростов от братоубийственной конкуренции, от ухабистости демократических реформ, от бесчеловечности правового регламента. В общем, все мы родственники, друг о друге заботимся и даже ругаемся по-родственному. Два ростовчанина, встретившись в Мозамбике, обязательно найдут общих знакомых и через социальный статус этих знакомых установят социальный статус друг друга и степень необходимой взаимной поддержки.
Эта клиентельная родственность — главное приобретение ростовчан и даже заслуга первопоселенцев. Ведь на Сицилии и даже в Латинской Америке такие отношения выросли из кровнородственных — клиенты были чужеземцами или батраками, принимаемыми в существовавшие до того реальные патрицианские семьи. Под стенами же ростовской крепости никаких патрицианских семей не было. Ростовчане на протяжении 250 лет сами выделяли из своих рядов патронов-патрициев и объединялись вокруг них в кланы-клиентелы, уже вдогонку обрастая кровнородственными связями. 250 лет! Невзирая на смену общественно-экономических формаций! Конечно, для этого нужен особый совокупный общественный талант. Ведь это была чуть ли не единственная возможность окультурить отношения прикрепостного сброда и избежать вавилонизации Ростова Традиции не могли организовать людей — традиций не было. Вот и пришлось людям организовываться самим. Справились.
Конечно, время идет, государство отчуждается от человека. Взыскующее дыхание Запада обожгло и Ростов — теперь патроны-патриции нуждаются в правовой легитимации, подтверждающей (зачем, спрашивается?..) их естественное право распоряжаться клиентами и защищать их. Но ростовская семейственность вполне подладилась под системы выборов власти и уплаты официальных налогов. Обрела новые фасадные формы, с точки зрения Конституции не подкопаешься. Тоже талант какой нужен! Так что ничего, выдюжим. Главное, что все мы — родственники. А предки наши были белокурыми голубоглазыми исполинами…
Октябрь 1999 года.
Власть
1996. Мрачные перспективы 1996 года, антиутопия. 1996
1996
17 декабря 1995 года состоялись выборы в Государственную Думу. Коммунистическая партия, набрав 22,3 %, одержала на тех выборах сокрушительную победу, опередив преследователей — ЛДПР — на 11 пунктов. Но на общественные настроения повлиял не сам факт их победы, а то, что через полгода предстояли выборы президента. Думские выборы считались своеобразной репетицией президентских. Зимой, в начале 1996 года, мало кто верил, что Ельцин сможет противостоять коммунистам. Рейтинг Ельцина в январе опустился до 6 %. Другого лидера демократов, способного объединить некоммунистические силы, не было. В общем, было самое время для мрачных прогнозов и антиутопий, к жанру которых и относится эта статья.
Факт печатного слова имеет довольно серьезное действие. Причем даже на автора: помню, после написания я сам ходил под впечатлением — слишком гладко выписывались такие мрачные предсказания. Когда статья была опубликована, на одном из мероприятий я увиделся с Юрием Борисовичем Погребщиковым. Он с некоторой тревогой спросил: «Вы правда считаете реалистичным описанный в этой статье сценарий?» Вымысел в самом деле казался вполне возможной реальностью. Надеюсь, что та публикация не подвигла никого к бегству за рубеж, хотя такие настроения тогда были очень популярны.
К счастью, в жизнь претворилась ничтожно малая толика тех прогнозов. И статья «1996» осталась всего лишь публицистическим свидетельством мрачных настроений января 1996 года. Сейчас забавно пробовать на вкус словосочетание «президент Зюганов».
Февраль-март
Местные органы власти по всей стране инспирируют поддержку выдвижения Б. Ельцина кандидатом в президенты РФ. Деловые объединения, отдельные предприниматели, часть директорского корпуса заявляют о поддержке кандидатуры Ельцина. Даже критикуя Ельцина, они говорят, что развивающейся экономике нужна стабильность. Правые демократы, часть интеллигенции, презрев обычное фрондерство, заявляют о поддержке Ельцина. Они не мечтают о том, чтобы сделать лучше, — они боятся, что иначе будет хуже.
