– Простите, – перебил его Бурлен, – он пил виски?

– Да, как всегда, по вечерам он выпивал два стакана. Так вот, отец сбежал как жалкий трус, ему, видите ли, приспичило прокатиться верхом. Выходя, он сказал мне: “Он пригрозил, что убьет наших детей. Так что я и за тебя тоже беспокоился. Поставь себя на мое место”. А я прокричал ему в ответ: “Лучше сдохнуть, чем оказаться на твоем месте!” И, не помня себя, убежал в свой флигель. Я слышал, как вернулась лошадь, но по-прежнему желал отцу гореть в аду, проклинал его на все лады. Часа через три у меня прояснилось в голове. Конечно, он хотел меня защитить. Поэтому утром я пошел к нему, чтобы спокойно все обсудить. Я поднялся в кабинет и обнаружил его мертвым. Он покончил с собой из-за меня.

Амадей потянул по очереди за каждый палец, щелкая суставами. Это у него тоже хорошо получалось. Селеста беззвучно плакала в углу. Адамберг разлил остатки кофе – пирог был полностью съеден. Стемнело, на деревенской колокольне пробило полдевятого.

– Ну, вот и все, – сказал Амадей. – Возможно, я не вполне точно передал ее слова, наши диалоги и так далее, у меня не такая память, как у Виктора. Но все произошло именно так. Мама хотя бы подпалила ему задницу, ей одной хватило на это смелости. Вам обязательно надо доложить о том, что случилось в Исландии?

– Нет, – сказал Бурлен.

– Я могу идти?

– Последний вопрос, – вмешался Адамберг, подтолкнув к нему рисунок. – Вам уже приходилось видеть этот символ?

– Нет, – удивился Амадей, – а что это такое? Буква H? Как в имени Henri?

– Ну вот, – сказал Бурлен после ухода Амадея, потирая себе живот, чтобы утихомирить голод, который уже давал себя знать. – Признавшись во всем Амадею, Алиса Готье с чистой совестью вскрыла себе вены в ванне. Амадей прав: она сделала это исключительно ради собственного спокойствия, совершенно не задумываясь о последствиях своих слов для молодого человека. Если их “ублюдок” убивает всех, кто его предает, то теперь и Амадею пора заткнуться.

– Не пиши в рапорте, что он все нам рассказал.

– В каком еще рапорте? – спросил Бурлен.

Они медленно шли по темной аллее. Данглар старался не сходить с гравия, чтобы не запачкать ботинки, а Адамберг шагал по обочине, как всегда не упуская возможности прогуляться по траве. Что лишний раз доказывает – съязвил как-то дивизионный комиссар, уважавший, но недолюбливавший Адамберга, – что он так и не приобщился толком к цивилизации. С тех пор как в Париже сорнякам дали спокойно расти на решетках, проложенных вокруг деревьев, Адамберг часто сворачивал с пути, чтобы пройтись по этим жалким островкам дикой природы. Одно из растений, которое он приминал сейчас на ходу, цеплялось за его брюки маленькими липучими шариками, которые приходилось отдирать. Он поднял правую ногу, разглядел в темноте добрый десяток впившихся в материю колючек и оторвал одну из них. Они прилипали со страшной скоростью и не выпускали добычи, хотя у них даже лапок не было. Адамберг забыл название растения, известное каждому школьнику.

Что касается Бурлена, то, когда голод вступал в свои права, все остальные заботы улетучивались. И ему надо было как можно скорее покончить со всеми делами.

– Что такое, Адамберг? – спросил он.

– Ничего.

– Итак, признания Алисы Готье повлекли за собой ряд драматических событий, – подвел итоги Бурлен. – Амадей оскорбляет отца, возвращается наутро, чтобы задобрить его, но поздно. Анри Мафоре, проклятый сыном, кончает жизнь самоубийством.

– Идите прямо, – сказал Адамберг, когда его спутники решили свернуть в сторону. – Нам надо выслушать рассказ Виктора о путешествии в Исландию до того, как он пообщается с Амадеем. Селеста говорит, что он не ужинает со всеми, а сидит у себя во флигеле.

– Что нового может нам поведать Виктор? – Бурлен пожал плечами.

– А что со знаком? – спросил Данглар.

– Наверняка это эмблема исландской группы, – предположил Бурлен, с каждой минутой мрачнея все больше. – Мы этого никогда не узнаем.

– Узнаем, почему же, – отозвался Адамберг, с наслаждением топча новый пук сухого репейника.

Вот он и вспомнил название. Репейник.

– Два самоубийства, – проворчал Бурлен. – Закрываем дело и идем ужинать.

– Ты хочешь есть, – улыбнулся Адамберг, – и голод ослепляет тебя. А что, если Амадей вернулся к Готье на следующее утро и в ярости утопил ее в ванне? Он сам сказал, что два дня проболтался в Париже. Помнишь, как он назвал ее сегодня? “Мерзопакостная баба”. Мерзопакостная баба, которой не хватило духу ни заступиться за его мать, ни рассказать об этом сразу. Равно как и его отцу. А что он сказал про отца?

– “Сволочной папаша”, – сказал Данглар.

– Приехав домой, он набросился на отца и убил его. Может быть, это инсценированные самоубийства, а, Бурлен?

– Не может, потому что Шуазель хорошо выполнил свою работу. У Амадея ни на руках, ни на свитере нет следов пороха.

– Ты просто проголодался. Амадей надел халат, перчатки и вышел из кабинета, чистый как стеклышко. Либо, если эта идея тебе не по душе, бери исландского “ублюдка”. Он убивает сначала Алису Готье, потом Мафоре.

– А каким образом преступник узнал, что Готье проболталась?

– Видимо, он предчувствовал, что она вот-вот проболтается. Вот-вот расколется. Признаниям может способствовать несколько факторов. В случае с Готье это близость смерти, и он был в курсе. Какие только откровения не звучат на смертном одре. А что касается Анри Мафоре, то его мучили угрызения совести, к тому же от него отрекся родной сын, пообщавшись с Готье. Ведь убийца предупреждал, что не спустит с них глаз? Очевидно, он пристальнее всего наблюдает за больными и депрессивными. И за болтливыми, кающимися пьяницами.

– И за верующими, – добавил Данглар. – Допустим, у них в группе был священник. Священники иногда не прочь попутешествовать по девственным просторам.

– Священника этого пока что не существует в природе, – сказал Бурлен, массируя себе живот. – Кстати, уже стемнело.

Адамберг, обогнав их, постучал в дверь флигеля, где жил Виктор. На колокольне пробило четверть десятого, и следом зазвонил колокол в соседней деревне.

– Я понимаю, такова процедура, – сказал Виктор, – но я не могу поехать с вами в Париж. Завтра в семь утра похороны, вы не забыли? Переночуйте в своих машинах или у меня перед дверью, если боитесь, что я тайком договорюсь с Амадеем, да хоть заприте меня, а завтра в пол-одиннадцатого мы увидимся… Или нет, у меня есть предложение получше, – он взглянул на Бурлена. – Комиссар, по-моему, проголодался? Поскольку меня нельзя пока считать обвиняемым… Ведь вы же не предъявите мне обвинение?

– Вы всего лишь свидетель, – сказал Адамберг. – Мы хотим выслушать ваш рассказ об Исландии. С ней связаны уже четыре смерти. Две там, десять лет назад, и две на этой неделе.

– Вы не верите в самоубийство? – спросил Виктор с легкой тревогой в голосе.

Если убийца с острова активизировался, у него есть все основания тревожиться, подумал Адамберг.

– Мы не знаем, – ответил он.

– Ну, допустим. Поскольку я всего лишь свидетель, и даже просто рассказчик, дозволено ли мне законом поужинать вместе с вами?

– Никаких возражений, – нетерпеливо заверил его Бурлен.

Виктор надел бархатный пиджак и пригладил светлые волосы.

– В километре отсюда есть семейная гостиница с рестораном. Папа, мама, сын и дочь. Я часто туда хожу. Только имейте в виду, там всего одно меню на вечер, выбирать не из чего. И только два сорта вина. Одно белое, другое красное.

Виктор запер дверь и вынул из внутреннего кармана газету.

– Подойдем к решетке, там виднее, при свете фонаря. В местной газете публикуется меню на неделю. Вторник. Сегодня же вторник? “Вторник. Закуска – салат из куриных желудочков”.

– Ну их, желудочки эти, – сморщился Данглар.

– Отдашь мне свою порцию, – сказал Бурлен.