Незначительная маленькая мисс Шарп.

Что мне делать с моим днем? вот в чем вопрос, моим никчемушным бесполезным, праздным днем? У меня нет больше вдохновения для моей книги, а, кроме того, мисс Шарп должна переписать длинную главу, которую я продиктовал ей вчера. Хотел бы я знать, знает ли она действительно что-нибудь о старинной английской мебели? Она никогда не делает никаких замечаний.

Последние дни ее руки очень красны. Краснеют ли руки от изготовления бинтов?

Мне хочется знать, какого цвета ее глаза. Нельзя ничего сказать, благодаря этим темно-желтым очкам.

Сюзетта пришла как раз, когда я писал это; она редко заходит после завтрака. В открытую дверь она заметила пишущую на машинке мисс Шарп.

— Вот так штука! — бросила она мне. — С каких пор?

— Я пишу книгу, Сюзетта.

— Я должна посмотреть на ее лицо, — и не дожидаясь позволения, бросилась в маленькую гостиную.

Я мог расслышать ее резкий голосок, просивший мисс Шарп быть столь любезной и дать ей конверт — она должна написать адрес. Я наблюдал — мисс Шарп дала ей конверт и продолжала работать.

Сюзетта вернулась и спокойно закрыла за собой дверь.

— Уф! — заявила она мне, — здесь нечего беспокоиться. Англичанка и не аппетитная, это не «ложная худоба», как у нас, она тонка как шпилька. Ничего для тебя, Николай, и, мой Бог! судя по ее рукам, она стирает на всю семью. Я знаю, мои выглядят так же после того, как я проведу на морском берегу свои две недели.

— Ты думаешь это стирка? — Я недоумевал…

— Снимает ли она свои очки когда-нибудь, Николай?

— Нет, может быть у нее слабые светлые глаза. Никогда нельзя сказать.

Сюзетта все же не была вполне спокойна насчет этого. Я был доведен почти до того, чтобы попросить мисс Шарп снять очки, чтобы успокоить ее.

Женщины ревнуют даже одноногих полуслепых мужчин. Мне было бы приятно спросить моего повара, выпадает ли и ему на долю подобное беспокойство, но… О, я хотел бы, чтобы что-нибудь имело значение.

После этого, Сюзетта выказала ко мне привязанность и даже страсть. Я буду выглядеть совсем хорошо — сказала она — когда меня закончат, теперь так хорошо делают стеклянные глаза, а что касается ноги, так, право же, душка, они резвее, чем козлиные.

Конечно, после ее ухода я почувствовал себя утешенным.

Жаркие дни проходят. Мисс Шарп не просит отпуска и по прежнему усидчиво работает, мы делаем очень много, и она пишет все мои письма. Бывают дни, когда я знаю, что буду занят своими друзьями, тогда я говорю ей, что она может не приходить, в июле так было в течение целой недели. Ее манеры не изменились, но, когда Буртон попытался заплатить ей, она отказалась взять чек.

— Я не заработала этого, — сказала она.

Я рассердился на Буртона за то, что он не настоял.

— Это справедливо, сэр Николай.

— Нет, Буртон, это не так. Если она не работает здесь, она остается без денег, так как и не работает где-либо в другом месте. Пожалуйста, прибавьте эту несчастную сумму к плате за текущую неделю.

Буртон упрямо кивнул так, что я сам поговорил с мисс Шарп.

— Это мое дело — работаю я или нет в течение недели, таким образом, вы должны получить плату во всяком случае, ведь это логично…

Странная краска покрыла ее прозрачную кожу, ее губы плотно сжались, я знал, что убедил ее, и все же, по какой-то причине, ей ненавистна необходимость взять деньги.

Она даже не ответила, только поклонилась с этой странной надменностью, не носившей характера нахальства. Ее манеры никогда не бывают манерами лица, принадлежащего к низшим классам, старающегося показать, что считает себя равным. Они как раз нужного тона — вполне почтительны, как у лица подчиненного, но и с той спокойной самоуверенностью, которая дается только рождением. Очень интересно наблюдать за оттенками в манерах. Каким-то образом я знаю, что мисс Шарп в своем стиранном платье, со своими красными ручками — настоящая лэди.

Последнее время я не видал мою дорогую герцогиню — она была в одном из своих имений, куда посылает выздоравливающих, но скоро вернется — она радует меня.

За последнее время интерес к книге упал. Я не мог ничего придумать, так что предложил мисс Шарп отпуск, она приняла две недели без энтузиазма. Теперь она вернулась — и мы снова начали. Но, все-таки, у меня нет «чутья». Почему я продолжаю это? Только потому, что сказал герцогине, что кончу… С неловкостью я чувствую, что не хочу допытываться до настоящей причины — я хотел бы солгать даже дневнику. Последние дни дела идут лучше и многие из молодцов приезжают сюда в пятидневный отпуск, они подбадривают, и мне приятно встречаться с ними, но после их отъезда больше, чем всегда, я чувствую себя никуда не годной скотиной. Единственное время, когда я забываюсь, это когда Морис привозит «дамочек» пообедать со мной в их вылеты в Париж из Довилля. Мы пьем шампанское (им нравится знать сколько оно стоит) и я весел, как мальчишка, а потом, ночью, я раз или два тянусь к револьверу. Теперь они снова вернулись обратно в Довилль.

Может быть, мисс Шарп раздражает меня своим вечным прилежанием. Какова ее жизнь? Какова ее семья? Я хотел бы знать, но не желаю спрашивать. Я сижу и думаю, думаю о том, что написать в моей книге. Я почти кончил перемалывать факты об орехе и его обработке, а она сидит и стенографирует все это, не поднимая головы, день за днем.

Ее волосы красивы — того шелковистого сорта ореховых, слегка волнистых волос; должен признаться, что ее голова посажена грациознейшим образом, а цвет лица бледен и прозрачен. Но какой твердый рот! В то же время не холодный, а именно твердый — я никогда не видел, как она улыбается. Если понаблюдать за руками, видно, что они хорошей формы — очень хорошей формы. Хотел бы я знать, много ли времени нужно для того, чтобы снова сделать их белыми? У нее также хорошие ноги, тонкие, так же, как и руки. Какой поношенной выглядит ее одежда — разве у нее никогда не бывает нового платья?

Да, Буртон, я приму мадам де Клерте.

Селанж де Клерте философ, у нее есть собственные цели, но я их не знаю.

— Пишете книгу, Николай? — В ее глазах лукавый блеск.

— Существует бедный раненый в ногу мальчик, который был бы великолепным секретарем, если вы не удовлетворены.

Я почувствовал раздражение.

— Я вполне удовлетворен. — Мы слышали рядом стук пишущей машинки, а эти модные двери не позволяют ничему остаться неизвестным.

— Молода она? — спросила мадам де Клерте, покосившись в ту сторону.

— Не знаю и не забочусь о том — машинистка она хорошая.

— Ого?

Она увидела, что я начинаю злиться. (Мои обеды хороши, а война еще не кончена.)

— Мы все очень заинтересованы результатами.

— Быть может.

Затем она рассказала мне об осложнениях, возникших в связи с мужем Корали.

— Безумие пытаться устроиться с троими за раз, — вздохнула она.

А теперь я снова могу вернуться к моему дневнику, Господи Боже мой! Последние страницы были все о мисс Шарп — смешной, несносной мисс Шарп… Не написал ли я смешной?… Нет, это я смешон! Я поеду кататься…

Боже! что все это значит?

Я прошел через ад… Я вернулся с прогулки очень тихо, было рано — четверть шестого, мисс Шарп уходит в шесть. Был ужасно холодный вечер и Буртон развел яркий огонь, я думаю что его потрескивание на минуту помешало мне услышать доносившиеся из соседней комнаты звуки. Я сел в кресло.

Что это? Воркованье голубки? Нет, женский голос, воркующий глупенькие английские и французские ласковые слова и ему в ответ нежный лепет ребенка. Казалось — мое сердце перестало биться, каждый нерв дрожал во мне, потрясающее, непонятное мне ощущение охватило меня. Я лежал и слушал — и внезапно почувствовал, что моя щека мокра от слез. Тут меня потряс какой-то стыд и гнев, я вскочил, схватил костыль и проковылял к отворенной двери. Я распахнул ее и передо мной была мисс Шарп, покачивавшая на коленях малютку дочку консьержа, — ей, может быть, месяцев шесть. Ее роговые очки лежали на столе. С легкой краской смущения она взглянула на меня, но ее газа!.. О, Боже!.. Глаза Мадонны, небесно голубые, нежные как у ангела, кроткие, как у голубки. Я мог бы закричать от душевной боли — и вот во мне заговорила грубая часть моего существа…