— Могу ли я верить вам? — спросила она почти без дыхания.
— Вы думаете о том дне, когда я поцеловал вас.
Ее внезапно сжавшиеся губы сказали мне, что она была взволнована.
— Видите ли, мисс Шарп, я предполагаю, что вы достаточно знаете мужчин, чтобы вам было известно, что у них бывают неожиданные искушения, которые, однако, может преодолеть сильная воля. В тот день меня очень растрогало ваше горе, а подавленное чувство и волнение, которое вы вызвали во мне, вывели меня из равновесия — больше это не повторится… Даю вам слово, если вы выйдете за меня замуж, я никогда не прикоснусь к вам и не буду ожидать от вас ничего, не входящего в условия. Вы будете вести свою собственную жизнь, я свою.
Внезапно я почувствовал, что последние слова были не особенно удачны, так как могли навести ее на мысль, что я буду продолжать иметь друзей, вроде Сюзетты. Я поторопился прибавить…
— Вы будете пользоваться моим глубочайшим уважением и, в качестве моей жены, к вам будут относиться с должным почтением и вежливостью.
Она снова села и подняла руки, как бы для того, чтобы снять очки, но тотчас же опомнилась и опустила их.
— Я вижу, что сегодня вы не хотели бы отвечать, мисс Шарп; может быть, вы предпочитаете уйти и подумать об этом?
— Благодарю вас. — Она встала и, не прибавив ни единого слова, вышла снова в маленький салон, а когда она ушла, я, совершенно истощенный благодаря сильному напряжению, закрыл свой глаз.
Но у меня не было чувства совершенной безнадежности — до тех пор, пока не пришел Буртон и не сказал мне, что завтрак готов и что Алатея ушла.
— Молодая лэди сказала, что, по всей вероятности, не вернется и взяла с собой все свои перья и карандаши. Могу вам дать слово, сэр Николай, она была бела, как лилия.
Мне стыдно сказать, что тут я почувствовал легкую дурноту. Но переступил ли я границу и увижу ли я ее когда-нибудь еще?
К обеду должна была придти вся компания «дамочек» и мы старались провести очень веселый вечер. Я заказал свой экипаж и отправился на прогулку в Булонский лес, чтобы успокоиться, а деревья, в их раннем осеннем уборе, казалось, насмехались надо мной — в них было столько красоты, что это причиняло боль. Все причиняло боль. Это был несомненно худший день после того, в который я свалился на «ничьей земле» под Лангмарком. Но, думаю, за обедом я хорошо играл свою роль, так как Корали и остальные поздравили меня.
— Совсем поправились, Николай. А, что за шик. Ого!
После обеда мы играли в покер, ставки были высоки и я все время выигрывал до тех пор, пока не увидел, как беспокойство закрадывается не в один глаз, (я хочу сказать пару глаз, я так привык писать о «глазе» в единственном числе, что часто забываюсь). У нас было много шампанского, Морис достал для меня нескольких экзотических музыкантов и голую индусскую танцовщицу.
Все бесились, в большей или меньшей мере.
Они ушли около четырех утра, все несколько пьяные — если только нужно писать об этом. Но, кажется, я становился все трезвее и беспокойнее, чем больше я пил, до того, что, когда я весело распрощался со всеми и очутился наконец в своей кровати, я почувствовал себя так, как если бы это был конец и смерть была следующей — и единственной хорошей — вещью, которая могла случиться со мною.
Никогда я не испытывал в такой степени этого странного чувства оторванности, как в ту ночь. Как будто неудовлетворенный агонизирующий дух стоял рядом со страждущим телом и наблюдал его слабые движения, сознавая всю их тщетность, сознавая, что прикован к нему, и зная только возмущение и агонию.
Буртон дал мне усыпительное, и на следующий день я проснулся поздно, еще несчастнее, чем всегда, одержимый презрением к себе и чувством приниженности.
Среди дня я получил записочку от Мориса, в которой он писал, что случайно узнал от одного из служащих Американского Красного Креста, что тот видел паспорт мисс Шарп, когда она ездила для них в Брест и что там ее имя было Алатея Бультиль Шарп. Судя по тому, что первая фамилия могла принадлежать к числу известных английских имен, он поторопился сообщить мне об этом на случай, если это может послужить указанием. Я не мог вспомнить где, за последнее время, я слышал это имя и с каким воспоминанием оно было связано в моей памяти. Я чувствовал, что оно стояло в какой-то связи с Джорджем Харкуром. На некоторое время я был озадачен, а затем проглядел предыдущие страницы моего дневника и нашел, что записал его разговор — Бобби Бультиль, брат Хартльфорда, сжульничавший в карты и женатый на лэди Гильде Маршан…
Ну конечно… Теперь мне все было ясно! Это могло объяснять все. Я встал и, проковыляв к книжному шкафу, достал «Пэрство». Найдя титул Хартльфорда, я отметил братьев — достопочтенных Джона Синклера, Чарльза Генри и Роберта Эдгара; последний, должно быть, и есть «Бобби». Затем я прочел обычную вещь — «воспитывался в Итоне и Христчерче», и т. д., и т. д., «бывший капитан гвардейцев. Женился в 1894 — лэди Гильда Ферузль, единственная дочь маркиза Бракстед (выморочный титул) и разведенная жена Вильяма Маршан, эсквайра. «Потомство — Алатея, род. 1894, Джон Роберт, род. 1905 и Гильда, род. 1907…»
Казалось, передо мной встала вся трагическая история.
Алатея, дитя великой любви и самопожертвования своей матери — я снова перечел слова Джорджа — «Она обожала этого, обладавшего бесконечным очарованием парня…» — «Его мог отвергнуть весь свет, но одна верная женщина пожертвовала домом, именем и честью, чтобы последовать за ним в его позор — это была настоящая, хотя и дурно помещенная, любовь». Я снова посмотрел на числа и, приняв во внимание время, которого требуют разводы, высчитал, что моя милая девочка избегла незаконного рождения благодаря только, быть может, нескольким часам.
Какова была ее жизнь? Я представил себе ее. Должно быть, в течение ужасных лет они прятались по заброшенным углам. Человек, подобный Бобби Бультилю, должен был быть, как сказал Джордж, малодушным существом. Хартльфорды были бедны, как церковные мыши, и не похоже, чтобы они помогали шалопаю, обесчестившему их. Помню слухи, что после смерти старого лорда Бракстеда, много лет тому назад, их родовое поместье Бракстед было продано Меррион-Вальтерсам, железопромышленникам из Лидса. Без сомнения, старик оставил их даже без традиционного гроша, но, даже в таком случае, они должны были бы иметь несколько сот фунтов годового дохода. Что же, в таком случае, значила бедность Алатеи? Значит, все время существовала какая-то утечка. Не могло ли это происходить потому, что этот шалопай все время продолжал игру? Это кажется самым возможным объяснением.
Я был охвачен безумным преклонением перед моей любимой. Ее великолепный альтруизм, ее благородное самопожертвование, ее достоинство, ее спокойствие! Я готов был целовать землю под ее ногами.
Я заставил Буртона провести невыразимо много времени, телефонируя в посольство, а затем в Версаль, чтобы спросить полковника Харкура не пообедает ли он со мной. Он очень сожалел, что был занят, но согласился придти на следующий день к завтраку. Я едва мог вынести предстоявший мне долгий вечер в одиночестве. Наконец, доведенный до отчаяния, я спросил Буртона, когда тот раздевал меня.
— Слышали ли вы когда-либо что-нибудь о Хартльфордах, Буртон? Их семейное имя Бультиль.
— Не могу сказать, чтобы слышал лично, сэр Николай, — ответил он, — но, конечно, когда я был совсем мальчишкой и занимал свое первое место четвертого лакея у ее светлости герцогини Вальтшайр, перед тем, как поступить к вашему отцу, сэру Гюи, я не мог не слышать о скандале во время карточной игры. Вся аристократия и дворянство были взволнованы этим и ни за одним обедом не говорилось ни о чем другом.
— Постарайтесь рассказать мне все, что вы помните об этой истории.
Таким образом, Буртон рассказывал в течение четверти часа. Не было возможности сомневаться в преступлении — это было неделю спустя Дерби, и Бультиль крупно проиграл как говорили. Он был пойман с поличным и в ту же ночь отправлен за границу, а его дело, по всей вероятности, было бы замято, если бы не добавочная сенсация бегства с ним лэди Гильды. Это окончательно взбудоражило общество и вся история стала гвоздем сезона. Мистер Маршан был «вдребезги разбит» этим и откладывал развод, так что, насколько помнил Буртон, капитан Бультиль не мог жениться на лэди Гильде еще почти целый год спустя. Все это совпадало с тем, что я уже знал. Лорд Бракстед тоже «ужасно расстроился» и умер, как говорили, от разбитого сердца, все до копейки оставив на благотворительные дела. Потомство прекратилось уже за поколение до того, так что с его смертью исчез титул.
