Стелла, которая готова уже была вмешаться и вновь прийти на помощь своему зарвавшемуся доценту, вдруг передумала. Сторожеву явно удалось заинтересовать строптивого бизнесмена. Тот начал вдруг вспоминать про школу как про свой единственный надежный источник знания.

— Напомню, что во времена средневековья грамотность была настолько редка, что человек, умеющий читать и писать, считался чуть ли не академиком. Однако власть Книги от этого только увеличивалась, а не ослабевала. Таков парадокс. Заметим, что в то время и печатного станка даже не существовало. Создать какую-нибудь книгу равнялось тому, что мы сейчас называем киноиндустрией. Это требовало невероятно много времени и денег, требовало усилий очень многих людей. Сначала надо было обзавестись достаточным количеством пергамента, то есть кожи очень тонкой выделки, пишущими инструментами и чернилами. Затем следовало нанять хорошего скриптора, затем — иллюстратора и, наконец, переплетчика. Каждый плод такого коллективного труда по истине становился уникальным, единственным в своем роде. Выделка пергамента, приготовление чернил, труд переписчика, переплетчика — все это делало любую книгу по-настоящему живой. Она буквально вбирала в себя пот, а иногда и кровь своих создателей, вбирала, всасывала в себя их жизни. На изготовление любого такого артефакта уходили годы, десятилетия. Получалось, что книга хранила не только информацию, заключенную в самом тексте, но и считывала информацию с тех, кто ее создавал. В результате получался своеобразный гипертекст, наподобие современного компьютерного, только не виртуального, а живого содержания. Известно, что в средневековье к книгам относились как к живым существам. Евреи в Праге даже хоронили отслужившие свой век Торы. Считалось, что в противном случае Пятикнижие начнет вместо добра творить зло, потеряв от времени всякую связь с живой реальностью. Книга существовала лишь в рукописной форме. Распространялась она крайне медленно. Монахи приходили из других монастырей и тратили годы на переписывание одного манускрипта. Иногда одного святого человека сменял другой. Человеческая жизнь была необычайно коротка, я бы сказал, мгновенна в сравнении с жизнью какого-нибудь манускрипта, который, как вампир, мог поглотить не одну монашью судьбу. И знаете сколько всего книг было в средневековом мире?

— Ну, сколько?

— 30 000, не более. И все они в основном крутились вокруг одного источника, то есть вокруг одной матрицы — Библии. Но матричная схема могла распространяться не только на Библию. Были и другие книги-матрицы, способные превращаться в мощнейшие галлюциногены, сродни наркотическим средствам. Вот так! — заключил доцент и победоносно посмотрел на своих собеседников.

Безрученко заметно забеспокоился. Эти образованные, кажется, действительно говорили дело. Против фактов не попрешь, а доцентишка только фактами, собака, и сыпал — аж в глазах зарябило.

— У одного моего знакомого ученого на разных квартирах собрано 50 000 томов, — словно окончательно решив добить оппонента, начал Сторожев, — Посчитайте сами, насколько он переплюнул все средневековье.

— Да ну?! — удивленно выдохнул издатель.

— Нет, не скажите, Леонид Прокопич, не скажите, — заметно повеселев, продолжил доцент. Он явно попал в свою стихию и готов был распустить хвост. — И в эпоху просвещения Книга могла обладать колоссальной властью. Кому не известна та сенсация, которую вызвал во всей Европе в конце XVIII столетия сентиментальный роман английского писателя Ричардсона «Кларисса Гарлоу»?!

— Мне, — решил слегка осадить доцента издатель.

— Простите, что? — переспросил слегка обескураженный доцент.

— Я говорю, что мне неизвестен ни роман, ни тот шум, который он наделал лет 200 назад в Европе.

— Простите, но вы же читали «Евгения Онегина»?

— Хотите правду?

— Конечно.

— Не читал. Но сочинение по нему писал.

— И что поставили?

— Не важно. Я просто хочу, чтобы вы учитывали и меня. Будьте проще. Про галлюциноген и книгу-матрицу, книгу-наркотик, не скрою, мне понравилось. В этом что-то есть, хотя далеко еще до полного понимания.

— Я постараюсь как можно яснее изложить всю стратегию.

— Очень хорошо, господин Сторожев, очень хорошо. Продолжайте, пожалуйста, но не увлекайтесь особенно.

— Позволите, я вернусь к «Клариссе Гарлоу»?

— Если в этом есть острая необходимость, то возвращайтесь, но только без особых отступлений.

— Ладно, без отступлений, так без отступлений. Роман «Кларисса Гарлоу» печатался в одном журнале и выходил постепенно, частями. Читатели, увлеченные началом романа, нетерпеливо ждали его развязки, в то время, как автор продолжал, не торопясь, рассказывать о всех злоключениях героини Клариссы, о ее сердечных и физических страданиях. Сведения о состоянии здоровья Клариссы передавались из уст в уста, сотни людей молились о выздоровлении выдуманного персонажа, женщины писали автору трогательные письма, а сам король наводил справки у своих министров о здоровье никогда не существовавшей женщины.

— Ну и причем здесь «Дон Кихот»? Хочу напомнить, что с него все и началось.

— А при том, Леонид Прокопич, что, скорее всего, в библиотеке Алонсо Кихано, то есть у реального прототипа героя Сервантеса, каким-то чудом оказалась Книга-матрица, Книга-галлюциноген, способная плодить бесчисленное количество так называемых книг-клонов. И здесь я хочу, с Вашего позволения, обратится к самому тексту.

— Валяйте. Давно пора.

— Спасибо. Итак, что же мы имеем, с чем сталкиваемся в самом романе? А сталкиваемся мы там с тем, что почти все герои этого произведения, как грамотные, так и не очень, поголовно увлечены одним делом — чтением рыцарских романов. Это увлечение очень уж напоминает современное увлечение молодых людей компьютерными играми, которое сродни лишь наркозависимости. Вы знаете, Леонид Прокопич, из СМИ, что такая игровая зависимость сродни чуть ли не национальному бедствию. Последствия этого явления мы себе слабо представляем. Виртуальная реальность, которая все больше и больше завладевает сознанием молодежи, становится прямой угрозой так называемой настоящей, подлинной жизни. Вы с этим согласны?

— Еще бы. Согласен на все сто. У меня дочь растет. У нее проблемы там всякие. Неважно… Но она действительно от компьютера не отходит. Мы с женой не знаем, что делать.

— Значит согласны. Это хорошо. И Вам прекрасно известно, какими миллиардами ворочает Билл Гейц, этот компьютерный гений, который посадил целое поколение на свою иглу?

— Что за вопрос? Об этом каждый знает. Постойте, постойте: уж не хотите ли вы сказать, господин доцент, что с этой самой Книгой-матрицей мы сможем на нашем вялом рынке создать конкуренцию компьютерной виртуальности?

— Именно это я и хочу сказать.

— Соглашусь — заманчиво. Заманчиво стать вторым Биллом Гейцем, но пока ничего конкретного вами не предложено. Мы уже битый час топчемся на месте, а дальше истории вопроса дело не двинулось. Господа, хотелось бы побольше конкретики. Простите, но я что-то не очень верю в существование Книги-матрицы. Все это здорово дешевую мистику напоминает. У Гейца в руках была конкретная технология. А у нас что? Общие рассуждения, да исторические сноски на сомнительные примеры из далекого прошлого и странные полу бредни давно умершего профессора. Не убедительно, господа, не убедительно. Для какого-нибудь научно-фантастического романа вполне достаточно. Я бы его сам и издал. Надо Грузинчику сюжет подбросить: пусть подумает на досуге. Но самому закладываться под эту идею как-то не очень хочется. Честно говоря, я даже себе и вообразить не могу, что из себя может представлять такая Книга-матрица? А вы, вы сами-то, как ее видите? Только честно давайте, без всяких там ссылок на крестовые походы. По правде говоря, у меня от всего этого уже голова начинает раскалываться.

— Известно одно: тот, кто Её увидит — сходит с ума. Яркий пример тому — сам Дон Кихот, или Алонсо Кихано.

— Час от часу не легче. Простите, господа, но мне кажется, что мы зря теряем время. Правду сказать, я так и не понял, что вы собственно от меня хотите?