1. 3. 83, на суде «Мне в лицо перегаром дышит моя страна…» Мне в лицо перегаром дышит моя страна. Так пришли мне книгу, где нет ничего про нас, Чтобы мне гулять по векам голубых ночей, Оловянных коньков на крышах и витражей, Чтоб листать поединки, пирушки да веера, Чтоб еще не пора — в костер, еще не пора… И часовни еще звонят на семи ветрах, И бессмертны души, и смеха достоин страх. Короли еще молоды, графы еще верны, И дерзят певцы. А женщины сотворены Слабыми — и дозволено им таковыми быть, И рожать сыновей, чтобы тем — берега судьбы Раздвигать, и кольчуги рвать, и концом копья Корм историкам добывать из небытия. Чтоб шутам решать проблемы зла и добра, Чтобы львы на знаменах и драконы в горах, Да в полнеба любовь, да веселая смерть на плахе, А уж если палач — пускай без красной рубахи. Март 1983 «Все, как я просила…» Все, как я просила: Будет мне, будет (Господи, спасибо!) Дальняя дорога И новые люди. Будет мне, будет Бездомная песня И гордая память. Будет мне небо, Добытое честью, И плащ под стопами. Будет мне — Когда же? — Счастливая сказка В полыни и мяте, Платье, полумаска, Кружевная пляска… И никто не скажет: — Пожила и хватит! Март 1983 «Куклу с моющимися волосами…» Куклу с моющимися волосами, С голубыми испуганными глазами, С круглой попкой и пальчиками-конфетками Во дворе купала дочка соседки. Вдохновенный обряд напоказ творила: Наливала воду, взбивала мыло, Локтем пробовала: не горячо? И лила на розовое плечо — Дорогое, немецкое (мягкий пластик!). Мы сгорали молча в жестокой власти Аккуратных ресничек в шелковых бликах, Добросовестных щечек цвета клубники, Русых локонов и лодыжек зябких, И бесстыдства кружев, снятых хозяйкой. А наш худенький круг обходила зависть. … И моргала пластмассовыми глазами, И уже выбирала: кого — себе — Навсегда? Кому судьба — поседеть У нее под мякотью локотка, В пышной сласти сахарного лотка, В нежной ванночке, что в коробку — комплект — Упакована? Кто за входной билет В изобильную благодать Первым взносом — попросит дать Подержать! Дотронуться! Посмотреть! Заплати — и конец игре! И щенкам, посягающим на газон, И слезам над обиженной стрекозой, И еще чему-то. Мы узнали это, Отступая в босяцкую вольность лета: К самодельным коням, хворостинке-шпаге, Треугольному киверу из бумаги… Как с арены звери, толча опилки, Мы ушли, деревянно держа затылки, И свой гордый выбор перестрадали, Подчиняя сердце такту сандалий. Март 1983 «О нем толковали по всем лагерям…» О нем толковали по всем лагерям, Галдели в столыпинских потных вагонах, И письма писали о нем матерям, И бредили в карцере хрипнувшим горлом. Давно ли сидит он — не помнил никто, Но знали: делился пайком и заваркой, И отдал мальцу на этапе пальто, А в зоне голодных кормил с отоварки. И, спутав со слухом невнятную быль, Гадали: за что он влетел в арестанты? Одни говорили: за то, что любил. Другие шептали, что за пропаганду. А он им паек в колбасу превращал, Лечить их не брезгал — чесотка ли, вши ли. А женщин жалел, понимал и прощал. И даже не требовал, чтоб не грешили. Он боль унимал возложеньем руки, Учил: вы не звери, пора бы из клеток… И самые верные ученики Его продавали за пачку таблеток. А он говорил: ваши души во тьме, И что, мол, с вас спросишь. И гневался редко. А впрочем, болтали в Бутырской тюрьме, Что он за донос изувечил наседку. Одни уходили, отмаявши срок, Другие амнистии ждали напрасно, А он под нее и попасть бы не мог, Поскольку считался особо опасным. Но четверо зэков, уйдя по домам, О нем записали, что знали, в тетрадку. Их тут же забрали, и к новым делам Подшили их записи — все по порядку. И взяли его — неизвестно куда. И где он теперь — в рудниках или ссылке, А может, под коркой сибирского льда — Спросите попутчиков на пересылке. Март 1983 «Кому мечта по всем счетам оплатит…» Кому мечта по всем счетам оплатит, Кому позолотит пустой орех… А мне скулит про бархатное платье, Вишневое и пышное, как грех. О, недоступное! Не нашей жизни! И негде взять, и некуда надеть… Но как мне хочется! Резонной укоризне Наперекор — там, в самой тесноте Сердечных закутков — цветет отрава Тяжелых складок, темного шитья… Ребяческое попранное право На красоту! Не хлеба, не жилья — Но королевских небеленых кружев, Витых колец, лукавых лент — ан нет! Мой день, как ослик, взнуздан и нагружен, А ночь пустынна, как тюремный свет. Но я в душе — что делать! — виновата, Все шью его, и тысячный стежок Кладу в уме, застегивая ватник И меряя кирзовый сапожок. |
