30. 11. 83 «Вот и кончена пляска по синим огням…» Вот и кончена пляска по синим огням, По каленым орешкам углей. Вот и роздых оранжевым пылким коням, А тепло все смуглей и смуглей. Оскудевшей лошадкой остатки лови — Не держи — отпускай на скаку! Остыванье камина печальней любви, Обреченней котенка в снегу. А когда догорит, отлетит и умрет, Как цыганский костер на песке — То останется маленький грустный зверек, Охвативший колени в тоске. Что ж, не все танцевать этой долгой зимой, Раз никак не кончается год! И теряется в сумерках тоненький вой, Унесенный в пустой дымоход. Что ж, не все баловаться, свиваясь кольцом, Да хвостом разводить вензеля… И хотелось бы года с хорошим концом — Да остыла под лапкой зола… Не скули, дурачок, мы газету зажжем — Всю подшивку — в разбойничий дым! Хоть и мало тепла — да горит хорошо! Потанцуем, а там поглядим. 3. 12. 83 «Вот и снова декабрь…» Вот и снова декабрь Расстилает холсты, И узорчатым хрустом Полны мостовые, И напрасно хлопочут Четыре стихии Уберечь нас от смертной Его чистоты. Пустим наши планеты По прежним кругам — Видно, белая нам Выпадает дорога. Нашу линию жизни Залижут снега — Но еще нам осталось Пройти эпилогом. И упрямых следов Оставляя печать, Подыматься по мерзлым ступеням До плахи — И суровую холодность Чистой рубахи Ощущать благодатью На слабых плечах. 1983 «А я не знаю, как меня убьют…» А я не знаю, как меня убьют: Пристрелят ли в начале заварухи — И я прижму растерянные руки К дыре, где было сердце… И сошьют Мне белую легенду, и примерят, И нарядят — потом уже, потом, Когда окончится! Когда сочтут потери, Протопят каждый уцелевший дом И вдруг смутятся, затворяя двери, И загрустят, неведомо о ком. А может, даже раньше — хоть сейчас: Разденут — и в бетон, в окочененье Законное! За подписью врача — В калеки, в смертники — на обученье! Чтобы не дрогнув — медленно — до дна! Согласно предписаниям режима. О, белая легенда! Холодна И — с головы до пят — неотторжима! Декабрь 83
«Я сижу на полу, прислонясь к батарее…» Я сижу на полу, прислонясь к батарее, — Южанка, мерзлячка! От решетки под лампочкой тянутся длинные тени. Очень холодно. Хочется сжаться в комок по-цыплячьи. Молча слушаю ночь, Подбородок уткнувши в колени. Тихий гул по трубе, Может пустят горячую воду! Но сомнительно. Климат ШИЗО. Мезозойская эра. Кто скорей отогреет — Державина твердая ода, Марциала опальный привет, Или бронза Гомера? Мышка Машка стащила сухарь И грызет за парашей, Двухдюймовый грабитель, Невиннейший жулик на свете. За окном суета, И врывается в камеру нашу — Только что со свободы — Декабрьский разбойничий ветер. Гордость Хельсинкской группы не спит — По дыханию слышу. В пермском лагере тоже не спит Нарушитель режима. Где-то в Киеве крутит приемник Другой одержимый… И встает Орион, И проходит от крыши до крыши. И печальная повесть России (А может, нам снится?) Мышку Машку, и нас, и приемник, И свет негасимый — Умещает на чистой, еще непочатой странице, Открывая на завтрашний день Эту долгую зиму. 16. 12. 83 «О чайной ложечке любви…» О чайной ложечке любви Давай грустить, мой друг далекий! О том, что бесконечны сроки, Что так суровы все пророки — И хоть бы кто благословил! Мой друг, давай грустить о том, Как я из марта прибегала, Ты ждал в дверях, И в добрый дом Вводил. И занавес вокзала Был так нескоро, что цвела Обломленная наспех ветка — И в робость воскового цвета Каморка тесная плыла. Давай грустить о том, что мы Так щедро молоды поныне — Но нам, рожденным на чужбине С судьбой скитанья и гордыни, — Искать ли родину взаймы? Как онемевший бубенец — Сердечный спазм. Сейчас отпустит. Как впереди бездонно пусто! Но есть у самой долгой грусти Одна улыбка под конец. 30. 12. 83 «Есть у нашей совести два оттенка…» Есть у нашей совести два оттенка, Два молчания, две стороны застенка. Сколько лет старались забыть! Однако В алфавите два молчаливых знака: Мягкий — круглый, родственный и лояльный, И старинный твердый, ныне опальный. Сколько раз его, гордого, запрещали, Из машинок выламывали клещами, Заменяли апострофом, и у слов Обрубали концы, чтоб ни-ни! Крылом, Лебедь стриженный, не зачерпнешь утра, Не почувствуешь осенью, что пора, В холода высот не рванешь из жил — Захлебнешься сном, не узнав, что жил. И споют тебе колыбельный гимн Медным горлышком, чтоб на страх другим! Самиздатский томик — в архивный тлен — Крысьей лапкой на склизком листать столе, Мягкой пылью — тише! — стелить шажок, И — шнурок на вдох: помолчи, дружок! |
