ИРИНА РАТУШИНСКАЯ
ВНЕ ЛИМИТА
Избранное
И. ГЕРАЩЕНКО
О ИРИНЕ РАТУШИНСКОЙ
Ирина Ратушинская родилась 4 марта 1954 года в Одессе в семье польских дворян, чудом уцелевших при советской власти и хорошо к ней приспособившихся.
Детство и школьные годы были для Ирины очень тяжелыми. Очевидно для нее от рождения был неприемлем образ мысли советского человека и коммунистическая религия. Все попытки воспитать из нее строителя коммунизма как со стороны родителей, так и со стороны школы приводили к конфликтам, но, поскольку в школе Ирина училась хорошо, эти конфликты не заходили слишком далеко.
С ранних лет Ирина верила в Бога, и эта вера, а не атеистическое семейное и школьное воспитание, формировали и сохраняли ей душу.
В 1971 году она поступила в Одесский университет. Ее студенческие годы прошли мягко и радостно. С первого курса Ирина стала зарабатывать себе на жизнь, и этот конец финансовой зависимости от родителей облегчил ее существование.
На физическом факультете, где она училась, еще сохранялись остатки хрущевской оттепели, кроме того физика и математика даже в СССР сравнительно независимы.
В 1976 году ласковые студенческие годы закончились, и началась работа, сначала учителем физики и математики в школе, затем ассистентом на кафедре физики в Одесском пединституте.
Столкновения с КГБ у Ирины начались рано. Еще в 1972 году ее пробовали вербовать в осведомители КГБ и, получив решительный отказ, долго пугали и угрожали, но тогда дело кончилось только угрозами.
В 1977 году в одном из одесских театров состоялась премьера спектакля. Ирина была одним из авторов этой пьесы. После премьеры показ спектакля был запрещен, а всех, кто был связан с ним — стали таскать в органы, усмотрев в спектакле антисоветские настроения.
В то время Ирина уже работала в пединституте. Ей предложили войти в состав экзаменационной приемной комиссии, объяснив, что к евреям-абитуриентам следует применять особые требования. Ратушинская отказалась, и через некоторое время была вынуждена уйти с работы.
Стихи Ирина начала писать рано, но сначала — в основном шуточные, к которым серьезно не относилась. Ощущение поэзии как призвания — пришло к ней, примерно, в 1977 году…
… В 1979 году Ирина стала моей женой и переехала в Киев. Советский образ жизни был равно неприемлем для нас обоих, и мы решили покинуть СССР. В 1980 году мы обратились в ОВИР, но получили отказ.
Ни я, ни Ирина не хотели мириться с существующим в СССР беззаконием. Первое правозащитное письмо, которое мы написали, было обращено к советскому правительству по поводу незаконной ссылки академика Сахарова.
В августе 1981 года Ирину и меня вызвали в КГБ, где нам угрожали арестом в случае, если мы не прекратим правозащитную деятельность. От Ирины потребовали, чтобы она перестала писать стихи.
Вскоре последовали репрессии. 5 ноября 1981 года меня уволили с работы и работать по специальности я уже не смог. Наша семья оказалась лишенной средств к существованию, зарабатывали на жизнь как придется: ремонтировали квартиры, я подзарабатывал слесарной работой.
10 декабря 1981 года во время демонстрации в защиту прав человека на Пушкинской площади в Москве Ирину и меня арестовали. Дали по десять суток. Первый срок Ирины — в Бутырской тюрьме.
19 апреля 1982 года нас пытались отравить, опрыскав двери нашей квартиры ядом. Нам повезло: злоумышленников в штатском случайно спугнули. Ирина, я и еще три человека отделались легким отравлением…
Когда в августе 1982 года нам предложили батрачить на уборке яблок, мы охотно согласились, нуждаясь в заработке. О том, что это предложение исходит из КГБ, я узнал уже потом, после ареста Ирины. Для КГБ эта наша работа была очень удобна: мы работали в бригаде шабашников, из которых планировали выжать нужные показания под угрозой, что им не заплатят за работу.
Ирину арестовали утром 17 сентября 1982 года и в наручниках увезли в следственную тюрьму КГБ — тюрьму, в которой в годы оккупации Киева фашистами томились узники Гестапо.
Сентябрь 1982[1].
I
«И я развязала старый платок…»
И я развязала старый платок —
И тотчас ко мне пришли
Четыре ветра со всех дорог,
Со облаков земли.
И первый ветер мне песню спел
Про дом за черной горой,
Про заговоренный самострел
Мне рассказал второй.
И третий ветер пустился в пляс,
И дал четвертый кольцо.
А пятый ветер пришел, смеясь —
И я знала его в лицо.
И я спросила: — Откуда ты
И кто мне тебя послал?
А он вгляделся в мои черты
И ничего не сказал.
И я прикоснулась к его плечу —
И всех отпустила прочь.
И этот ветер задул свечу,
Когда наступила ночь.
«Не надо просить о помощи…»
Не надо просить о помощи.
Мир этот создан мастерски.
Что будет — зачем загадывать,
А горечь уже прошла.
Пойду отражаться полночью
В пустых зеркалах
парикмахерских
И многократно гаснуть
С другой стороны стекла.
На грани воды
и месяца
Не задержу мгновение,
Шагну, запрокинув голову,
Ладонью скользну
в пустоту.
И стану случайным отблеском,
Мелькнувшим обманом зрения —
Как отражение девочки,
Которой нет на мосту.
70-е гг.
«Я напишу о всех печальных…»
Я напишу о всех печальных,
Оставшихся на берегу.
Об осужденных на молчанье —
Я напишу,
Потом — сожгу.
О, как взовьются эти строки,
Как запрокинутся листы
Под дуновением жестоким
Непоправимой пустоты!
Каким движением надменным
Меня огонь опередит!
И дрогнет пепельная пена,
Но ничего не породит.
«Не исполнены наши сроки…»
Не исполнены наши сроки,
Не доказаны наши души,
А когда улетают птицы,
Нам не стыдно за наши песни.
Мы бредем сквозь безумный город
В некрасивых одеждах века,
И ломают сухие лапки
Наши маленькие печали.
Безопасные очевидцы —
Мы не стоим выстрела в спину,
Мы беззвучно уходим сами,
Погасив за собою свечи.
Как мы любим гадать, что будет
После наших немых уходов!
Может, будут иные ночи —
И никто не заметит ветра?
Может, будет холодным лето —
И поэтов наших забудут?
И не сбудутся наши слезы,
И развеются наши лица,
И не вспомнятся наши губы —
Не умевшие поцелуя!
Неудачные дети века,
Мы уходим с одним желаньем —
Чтобы кто-нибудь наши письма
Сжег из жалости, не читая.
Как мы бережно гасим свечи —
Чтоб не капнуть воском на скатерть!
