«Не для меня византийский наклон…» Не для меня византийский наклон Лика. В ересь впаду — подбородок превыше Плача. Ты, мой ручной, уж не думаешь ли — Стану Горе являть, ублажая судьбу Воем? В прах упадать — не моему Стану! Да не предстану, разлуку свою Пряча. Бутырские воробьи Вот и снег загрустил — Отпусти обессиленный разум, Да покурим-ка в форточку, Пустим на волю хоть дым. Прилетит воробей — И посмотрит взыскательным глазом: «Поделись сухарем!» И по-честному делишься с ним. Воробьи — они знают К кому обращаться за хлебом. Пусть на окнах двойная решетка — Лишь крохе пройти. Что за дело для них, Был ли ты под судом или не был! Накормил — так и прав. Настоящий судья впереди. Воробья не сманить — Ни к чему доброта и таланты. Он не станет стучать В городское двойное стекло. Чтобы птиц понимать, Надо просто побыть арестантом. А коль делишься хлебом — Так значит и время пришло. 11—20. 12. 81 «Сия зима умеет длиться…» Сия зима умеет длиться, И нет болезни тяжелей. И чашу декабря — налей! — В слепых домов лепные лица Плеснуть — застынет на лету! И грянет голосом студеным, Снежком в окно — стекольным звоном — Но звон увязнет за версту. И вновь под белыми мехами, Под ватным бредом за окном — Неизлечимое дыханье О винограде вороном. «На моей печи…» На моей печи Не поет сверчок. У меня в ночи Лишь огня клочок. На моем плече Не ночует плач. На моей свече Язычок горяч! От ее луча Мне печали нет… Поворот ключа. Через час — рассвет. «Как стеклянный шарик — невесть куда закатиться…» Как стеклянный шарик — невесть куда закатиться, Уж кто-кто, а они всегда пропадают бесследно. В самом трудном углу не найти — лишь пыль на ресницах, Паучок в сундуке да кружок от монетки медной. Закатиться, я говорю, где никто не достанет — Там стеклянные шарики катятся по ступеням, То ли сумерки, то ли ветер между мостами — Словом, странное место, где я не отброшу тени. Выше горла уже подошло: закатиться — Ото всех углов, сумасшедших лестниц и комнат! Не писать, не звонить. Ну разве только присниться, Как потерянная игрушка, которую днем не вспомнят. 31. 12. 81 «Под черным зонтиком апреля…» Под черным зонтиком апреля Промокнуть к вечеру успев, С гусиной кожей онемев, Вернуться в дом, чтоб отогрели, И отругали за разбой, И в бабушкин платок укутав, Сказали: «Впрочем, Бог с тобой! Какие могут быть простуды У этих лайдаков? Апрель! Пей молоко и марш в постель!» Но «марш» лукаво затянуть, И под шумок забраться в кресла — И в королевском праве детства Над томом Пушкина заснуть. 10. 1. 82 «С польским грошиком на цепочке…» С польским грошиком на цепочке, С ветром шляхетским по карманам По базару иду, базару Против солнца, сегодня в полдень. Я молчу почти без акцента: Не прицениваюсь, не торгуюсь, Потому что солнце слезится То зеленым — а то лиловым, Ударяет в голову звоном, Как цыганское ожерелье, Как медведь, под бубен по кругу Ходит, грошики собирает. Вот я кину свой грошик в шляпу, Обезьянка мне вынет счастье — И пошлю я его по ветру, Не читая. А что с ним делать, Раз кириллицей — мое счастье? Разве только пустить на волю… Ох, оно б меня отпустило! 16. 1. 82 «В идиотской курточке…» В идиотской курточке — Бывшем детском пальто, С головою, полной рифмованной ерунды, Я была в Одессе счастлива, как никто — Ни полцарства, ни лошади, ни узды! Я была в Одессе — кузнечиком на руке; Ни присяг, ни слез, и не мерить пудами соль — Улетай, возвращайся — снимут любую боль Пыльный донник, синь да мидии в котелке. Мои улицы мною протерты до дыр, Мои лестницы слизаны бегом во весь опор, Мои скалы блещут спинами из воды, И снесен с Соборной площади мой собор. А когда я устану, Но встанет собор как был — Я возьму билет обратно, в один конец — В переулки, в теплый вечер, в память и пыль! И моя цыганка мне продаст леденец. |
