— А я вот всегда любил темноту. — Теперь, отражаясь силуэтом на фоне оконных рам, он казался много выше, чем прежде, а волосы были ещё более серебристыми.

Они помолчали какое-то время. Великолепное молчание полковника. С великолепным коньяком полковника, который он обычно приберегал для себя.

   — Скажите мне, мистер Грей. Вы были удивлены, получив моё приглашение?

   — Удивлён?

   — Или вы думали — это идея Маргареты?

Он вскинул голову с напряжённой улыбкой. Всё, о чём он думал, это то, что ему не следовало сюда приходить.

   — Это идея не Маргареты. Это была моя идея.

   — О!

   — Понимаете, я, конечно, не сожалею, что я заслужил её привязанность, но мне было бы неприятно думать, что вы меня невзлюбили. Особенно когда я размышляю о вашем будущем.

   — О моём будущем?

   — Как художника. Как живописца. Я всегда был большим поклонником искусства и всегда почитал за честь помогать развивающемуся таланту. Вот причина того, что я вас позвал сюда сегодня. Видите ли, я бы хотел, чтобы вы меня нарисовали.

Грей налил себе ещё стакан:

   — Вы хотите, чтобы я написал ваш портрет?

   — Да. Возможно, в этой позе. В военной форме. И если получится хорошо, я, будьте уверены, рекомендую вас своим друзьям.

Грей опустил стакан, чтобы тот внезапно не лопнул в его руке.

   — Я не работаю по заказу, полковник.

   — Даже за две тысячи франков?

   — Извините.

   — А как насчёт Маргареты?

   — Маргареты?

   — Что же, ввиду того, что вы, как кажется, всё ещё желаете её, возможно, меня можно было бы уговорить вернуть её вам на ночь... Что теперь вы скажете относительно моего портрета?

Он, должно быть, сказал что-то, но не может вспомнить что, помнит лишь, что лицо его собеседника каким-то образом заполнило всю комнату. И вне дома, среди белых очертаний деревьев, он также чувствовал себя больным, и даже утром он был всё ещё наполнен этим зловонием.

Как ещё мы можем вспомнить о ней? Много о себе возомнившая танцовщица, в костюме, украшенном драгоценностями, и в коротком саронге, открывающем её тело и стройные бёдра... её недостаток: фривольность, но не хитрые интриги... её страсть: мужчины, но не деньги.

Вскоре после выступления в доме Ротшильдов она уже волочила свой шарф и шлейф своих духов в лучших салонах. А после её связи с полковником Роланом Михардом из французского Генерального штаба её всегда видели обедающей в лучших ресторанах.

Грей впервые увидел незнакомца издалека: фигура, темнеющая на фоне кирпичей, тень от нависшего зонтика. Это случилось в понедельник, в первую неделю октября. В эту пору были прекрасные закаты, и Грей частенько делал наброски, расположившись на своём балконе: вечерние крыши и колпаки дымовых труб. И вдруг из ниоткуда явился этот незнакомец, понаблюдал с четверть часа, а затем удалился.

В следующий раз он увидел незнакомца в среду, серым утром, пропитанным запахом угля и подсыхающей мостовой. Там, среди луж речной воды, незнакомец промелькнул быстрым отражением: фетровая шляпа и тёмные фланелевые брюки. И вновь Грей увидел его или подумал, что увидел его, на бульваре Сен-Жермен.

Одинокий господин в пальто.

Незнакомец в чужом городе порой возбуждает мимолётное любопытство, моментальную мысль. А жизнь тем временем продолжалась во многом такая же, как и прежде. В лучшие часы Грей писал, в минуты безделья болтал с друзьями. Его наброски свидетельствовали, что к концу 1906 года он уже был одержим духом экспрессионизма. Приглушённые цвета, детали подчинены настроению, и его явно зачаровывало, например, едва уловимое отчаяние полупустой улицы.

Было ещё довольно рано, когда незнакомец возник перед ним. Следы рассветного тумана всё ещё висели над канавами водостока. Молочные фургоны завершили свои маршруты. Грей проснулся от холода, выпил чашку отвратительного кофе, затем вышел с альбомом для набросков к трущобам вдоль улицы Бьер. Его, неизвестного художника, здесь никто и никогда не беспокоил.

Вдруг он услышал голос за спиной:

   — Кажется, это довольно интересно. Разрешите, я взгляну поближе?

Он повернулся, но, так как свет падал неровно, он увидел только тёмный силуэт: фетровая шляпа и пальто.

   — Да, этот набросок наиболее впечатляющий. Скажите, вы долго учились?

Грей промямлил что-то насчёт года, двух.

   — Да, я думаю, ваша работа примечательна.

Он вяло улыбнулся незнакомцу:

   — Благодарю вас.

   — Это напоминает мне... да-да, определённо так, картины, которые я видел в Берлине.

   — В Берлине?

   — Да, у новых модернистов. — Он сел и предложил Грею сигарету — английскую и дорогую. — Знаете, думается, я видел вас работающим здесь и прежде.

Грей пожал плечами:

   — Возможно.

   — Но у меня не было и мысли, что ваша работа такая... такая зрелая... Вы никогда не учились в Германии?

   — Нет.

   — Значит, в Оксфорде, верно?

   — Да.

   — Так я и думал. Но полагаю, в конечном счёте именно Париж — то самое место, где стоит жить, верно?

   — Говорят, что так.

Подойдя немного ближе, Грей наконец смог разглядеть лицо, усы, сходящиеся в стрелочку, тонкие губы. Так мог выглядеть служащий в отпуске или одинокий англичанин в Париже, правда, глаза казались слишком настороженными, слишком испытующими.

   — Скажите, не будет ли чересчур преждевременным с моей стороны попросить вас продать мне одну из ваших работ? Я дам за неё достойную цену.

   — Сколько?

   — Столько, сколько она, по вашему мнению, стоит.

Тогда он вырвал лист из своего альбома и протянул его незнакомцу:

   — Вот, берите.

   — Вы собираетесь сделать подарок? Но я не могу его принять.

   — Я хочу, чтобы вы взяли.

   — Что ж, тогда, по крайней мере, разрешите пригласить вас на завтрак.

Он сказал, что его зовут Энтони Кравен, и в Париже он в отпуске, впервые за несколько лет. Он работал в Лондонском банке и жил с матерью в Челси. Затем он заговорил об искусстве, а Грей просто зевал и отвечал на вопросы. Нет, он не знаком с молодым испанским модерном. Да, он восхищается Гойей[8].

По просьбе Кравена они зашли в студию Грея, чтобы осмотреть работы художника. Пока Грей выкладывал все эти небрежно наляпанные пейзажи, Кравен продолжал сыпать похвалами:

   — О, это по-настоящему прелестно... о да, это изумительно... — В конце концов он отыскал дорожку в самый тёмный угол комнаты к угольному наброску, сделанному с Зелле. — А это мне очень нравится.

   — М-м-м?

   — Эта девушка. — Он снял набросок со стены, чтобы изучить при свете. — Да, она великолепна.

Грей пожал плечами. Он никогда не намеревался выставлять Маргарету.

   — Это просто ранняя модель.

   — Да, но она прямо ошеломляет. Может, вы хотите...

   — Нет, это не продаётся.

Позже казалось, что Кравен всегда как бы случайно подвёртывался ему под руку и был очень любезен: покупал выпивку, предлагал отобедать. Грей сначала думал, что он — одинокая душа, чуть придавленная жизнью, немного очарованная богемным бытом художников в Париже.

В субботу они обошли галереи, в понедельник отправились в Лувр. Наступила пятница, вечером их ждал фортепьянный концерт. Вновь Кравен предложил поужинать, и вновь Грей не нашёл повода отказаться. Они отправились в ресторан на дальней улочке, забытое местечко между общежитием моряков и рекой. Подошла официантка, вполне симпатичная девушка с яркими светлыми волосами, но, даже заказывая ужин, Кравен следил за дверью. Были и другие странные вещи: Кравен заказал столик в глубине зала, сам сел спиной к стене.

   — Забавная вещь случилась со мной вчера, — начал он. — Я столкнулся с вашей моделью.