Речь идёт о жертвоприношении, сказал Саузерленд. Хотят ли англичане двадцатого столетия сделать жертвоприношение в стиле пятнадцатого века, подобное совершенному в Аженкуре[25]. Конечно, вопрос был риторическим и не ожидалось, чтобы Данбар ответил. Но основная тема была ясна: насколько самоотвержен должен быть молодой человек, служа нации.

Опустилась благоуханная ночь, пахнущая мокрой травой и летними розами. Какое-то время мужчины бродили, казалось, бесцельно: сначала по серпантину, затем всё дальше углубляясь в заросли кустов. Они разговаривали тихо, почти шёпотом, как переговариваются юнцы в дормиториях[26]. Порою они продирались сквозь плющ и натыкались на валяющиеся под ногами бутылки.

Время словно остановилось вместе с воспоминаниями о детстве: круглый пруд в лунном свете, заросли роняющего семена чертополоха и наперстянки, ночная птица в кустарнике. Были ещё и рассказы о детской мечте — о тайном сообществе с уединённым местом встреч где-нибудь в Ричмонде.

   — Формально мы подчинены Адмиралтейству, — начал Саузерленд. — Но на самом деле наши полномочия простираются гораздо дальше... вот почему мы интересуемся этим вашим малым.

   — Моим?

   — Рудольфом Шпанглером.

Они достигли широких газонов, однажды, гуляя здесь, Данбар воображал, что он сопровождает Зелле. Может быть, под дождём, с чёрным зонтиком.

   — Он давно уже в деле, — продолжал Саузерленд. — В основном на континенте, и против лягушатников. Хотя вы первый, кто действительно обедал с ним. И остался жив, чтобы рассказать об этом.

   — Но я знаю немного, — сказал Данбар. — Да и то случайно. Ведь Маргарета не интересуется политикой.

   — Нет?

   — Ей нравятся солдаты, вот и всё. Нравится форма. Полагаю, вы могли бы зафиксировать именно это.

Саузерленд засунул руки в карманы, улыбаясь или, скорее, ухмыляясь:

   — Но мне бы хотелось, чтобы вы поговорили с моими людьми.

   — И что бы я им сказал?

   — Что сказали мне... о Шпанглере и о той танцовщице.

   — Когда?

   — Когда захотите.

Они опять медленно двигались бок о бок. Откуда-то доносилась музыка — вальс, напоминающий о той последней ночи в Вене. Попадались куртины сплетённых роз и какая-то разновидность бледных фиалок, которые всегда любила Зелле...

   — Я не говорил, что видел её фотографию? — внезапно спросил Саузерленд.

   — Её фотографию?

Он вспомнил, что она любила ещё и орхидеи, редчайшие оранжевые сорта.

   — В воскресной газете. И я должен признать, что она довольно красива.

Данбар пожал плечами.

   — Фотографии иногда бывают обманчивыми. Она не совсем такая наяву.

   — Тем не менее она, должно быть, знает, как использовать свою внешность. Кроме того, она провела восемь дней со Шпанглером, восемь весьма уютных дней у озера в Женеве.

Данбар повернулся к нему:

   — О чём вы говорите?

   — После того как оставила вас... восемь дней в Женеве. Хозяин гостиницы очень хорошо их запомнил. Кажется, им особенно нравилось бродить на рассвете.

Ни звука, кроме их собственных шагов по гравию. Ветер стих, оставив все недвижимым: кусты шток-роз, белый плющ и тюльпаны — всё мертвенно спокойно.

   — Видите ли, я могу понять ваши личные чувства, — сказал Саузерленд. — То есть я понимаю, как такая женщина может перевернуть устойчивую, размеренную жизнь мужчины...

   — Нет, это совсем не то.

   — Тогда я могу им сказать? Я могу им сказать, что вы согласны? Что вы встретитесь с ними?

Данбар глубоко вздохнул:

   — Когда?

   — Как насчёт завтра? Скажем, в десять часов?

   — Да, полагаю, в десять будет удобно.

   — Не беспокойтесь, старина, они на самом деле очень достойные люди, вот увидите...

Утром по всей его комнате валялись клочки её фотографий, а также бутылочные осколки и повсюду виднелись следы крови.

В первом соприкосновении Данбара с секретным миром был романтический соблазнительный подтекст. Вначале, конечно, он встречался не с Мэнсфилдом Каммингсом, а с его забавным подчинённым Фурнивалем Джонсом. Разговоры всегда начинались неофициально в одной из приёмных дома в Ричмонде, затем продолжались в захламлённой библиотеке, любопытной комнате с высокими, обитыми железом потолками и мебелью чиппендейловского стиля[27]. Свет от лампы приглушали зелёные абажуры. На стене висели офорты со сценами морских сражений.

Данбар обнаружил, что рассказывает не только о встрече со Шпанглером, но и об отношениях с Зелле. Его спросили, как он с ней встретился, как она ответила на его первое приближение и как она позднее принимала его наедине в своей комнате. Следующими были вопросы о манерах Шпанглера. Как, к примеру, он держит нож и вилку? Как быстро отвечает на прямые вопросы? Меняется ли у него голос или всегда остаётся совершенно ровным? Наконец были вопросы, касающиеся отношения Маргареты с мужчинами, и в особенности, как бы она ответила, если бы немцу захотелось связаться с ней ещё раз.

Беседа завершилась почти в четыре часа. Саузерленд появился с бутылкой шерри. Занавески отодвинули, и стали видны почерневшие крыши и колпаки печных труб. Была также одна особенность освещения, которую Данбар не забудет: иллюзия, что кирпичная кладка медленно разрушается по мере того, как солнце садилось.

Вопросы ещё оставались к этому моменту, но тон беседы стал более приятным. Да, признал Данбар, существуют ответвления его семьи в Германии... но только захиревшие отростки. Нет, он никогда не присоединялся к Англо-германскому товариществу, но да, время от времени наслаждался хорошим пивом. В ответ на вопрос о его планах на будущее он ответил только, что надеется сделать всё, что возможно, чтобы... поддерживать «степень порядочности и трезвости». Это, естественно, вызвало смех.

Около семи они наконец разошлись. Сумерки были прекрасны, как и в любое время года. Бульвар пересекали длинные тени, река приобрела лососиный оттенок. Небо тоже было чуть розовым на фоне белых распушённых облаков. Хотя, казалось, официального соглашения не существовало, выглядело всё так, будто Саузерленда назначили завершить с ним этот день. Сначала он сопровождал Данбара во двор, затем прошёлся с ним под руку через Сент-Джеймс, где покорные толпы ожидали трамваев.

   — Осмелюсь заметить, вы произвели неплохое впечатление, — сказал ему Саузерленд. — Прямо скажем, неплохое впечатление.

Данбар отвёл взгляд, как будто мало удивлённый или слабо заинтересованный.

   — Я только надеюсь, что был хоть немного полезен.

   — О, определённо. Ведь когда речь идёт о чём-то большом, целом, всегда необходимы частички и кусочки, составляющие его.

   — И когда оно будет полным?

Саузерленд пожал плечами:

   — Это же игра, не так ли? Разведка.

Они прошли мимо бечевника[28], и перед их глазами промелькнули плавающие в воде обломки деревьев и сигаретные окурки.

   — Не знаю, могу ли я спросить, как долго вы занимаетесь этим? — спросил Данбар.

   — Четыре года.

   — А что именно вы...

   — Координирую.

За мостом находились ряды магазинов, и Саузерленд на мгновение остановился, глядя на сваленный в витринах хлам.

   — Ваш отец был военным. Не так ли?

   — Дедушка.

   — Это то же самое.

   — Простите?

   — Призвание. Необходимость служить. — Он отвернулся от витрины и положил руку на плечо Данбару: — Смотрите, Чарльз, я ничего особенного не предлагаю, но эти люди и вправду плоховато платят, чтобы обеспечить вам достойное существование.

Не было какого-то определённого пути, по которому молодые люди попадали в Британскую секретную службу. Обычно те, кто обладал активностью и восприимчивостью, вербовались случайно, учителями или преподавателями в Оксфорде или Кембридже. Путь Данбара был, пожалуй, более прямым, но и его вербовка происходила вполне непринуждённо, с праздными беседами в Найтсбридже. И когда она свершилась, Данбар скажет, что не столько был принят на службу, сколько поглощён ею.