Очень разумной была тетушка Фанни, думал Джеймс; и здорово повезло старине Арнольду. Он не имел дела со взрослыми, которые говорят: «Привидения не существуют, и точка». У него была добрая старая тетушка Фанни, которая сразу сделала правильные выводы.
Потому что викарий немедленно подтвердил ее подозрения. Он прочел записки, побывал в доме (где Томас Кемпе встретил его самыми шумными и разрушительными из своих выходок) и объявил, что там действительно завелся полтергейст. Тут дневник стал настолько бессвязным, что посещение викария трудно было выделить среди множества восклицательных знаков и повторений того, о чем тетушка Фанни уже писала, и притом со всеми подробностями. Наконец Джеймс дошел и до слов, которые бросились ему в глаза, когда он впервые открыл дневник:
«Как я рада, что обратилась за советом к викарию; он хотя и не решил нашу проблему, но объяснил, отчего именно мы страдаем; и все же что-то необходимо поскорее сделать, ведь из-за этого создания все в доме просто ходит ходуном».
Тетушка Фанни и Арнольд стали искать способ избавиться от непрошеного гостя.
«Матери Арнольда мы решили ничего не сообщать. Мы оба считаем Мэри человеком РЕДЧАЙШИХ душевных качеств. Однако в своих суждениях она руководствуется исключительно рассудком. Скажу прямо: она, конечно, станет искать другие объяснения, тогда как мы несомненно имеем дело с призраком.
Арнольд уверен, что так оно и будет; ему часто бывает трудно убедить ее, коль скоро она уже решила что-либо отрицать».
«Как я его понимаю, — сочувственно подумал Джеймс. — Очень удачно, что Арнольдовой мамы там не было. Иначе у них оказались бы две проблемы вместо одной».
«А вот викарий,
— продолжала тетушка Фанни, —
совершенно с нами согласен и считает дело достаточно серьезным. Он полагает, что дух как бы вырвался на свободу, когда я отперла чердак, чтобы приготовить его для Арнольда. Вот уж не воображала что-либо подобное, когда выбирала обои с зелеными листочками и торжественно несла домой маленький столик, чтобы поставить у кровати! Но сейчас главный вопрос в том, как избавить нас от злополучного создания».
Викарий решил все обставить торжественно: с колокольчиком, свечой и Священным Писанием, и заверил, что успех обеспечен. Готовясь к этому, тетушка Фанни снова начинает писать очень бессвязно. Что принято в подобных случаях? Надо ли подать кекс и мадеру? И что ей следует надеть? То, в чем она ходит в церковь? Или это будет неуместно? Позволить ли Арнольду присутствовать? (Последний вопрос Арнольд решил сам: «Мальчик положительно настаивает на этом, и так пылко, что едва ли я смогу противостоять ему». «И правильно, — подумал Джеймс, — неужели можно такое пропустить?..»)
Изгнание призрака состоялось в воскресенье после полудня. Присутствовали: тетушка Фанни, Арнольд, супруга викария на случай, если у тетушки Фанни не выдержат нервы и ей понадобится женская помощь, и сам викарий, совершавший обряд. Все они поднялись на чердак, задернули занавески и начали длительную церемонию, включавшую множество заклинаний и увещеваний, произнесенных викарием. Тетушка Фанни сумела дать о них лишь весьма сбивчивый отчет.
«Я едва верила, что нахожусь у себя в доме, слова викария звучали так ТОРЖЕСТВЕННО, ничуть не похоже на его проповеди, их он читает совсем просто. Добрая миссис Эш да и я сама дрожали всем телом. Еще бы! Подумать только, что мы могли увидеть или услышать!»
Увидеть они не увидели ничего. А услышали от Томаса Кемпе шумные изъявления неудовольствия. Он хлопал дверями, сотрясал оконные рамы и задул все свечи. Викарию пришлось прервать ритуальную речь. Она не оказывала никакого действия. Но викарий был, как видно, не из тех, кто признает себя побежденным. Он объявил, что имеет в запасе еще один способ, и попросил дать ему бутылку с плотной пробкой.
«Арнольд взялся принести ее из моего буфета. Я уверена, что мальчик понимал всю важность момента, но у него так блестели глаза и он так жадно слушал, что несомненно получал большое удовольствие…»
На этот раз попытка удалась.
«Викарий снова обратился к духу с увещеванием, но я была в таком волнении, что не расслышала его слов, а потом воцарилась тишина, мы едва осмеливались дышать, и вдруг увидели, как над столом появился крошечный синий огонек, очень похожий на болотный или даже на светлячка, совсем бледный; он вошел в бутылку и погас, и стало очень тихо, словно наступило какое-то успокоение, а викарий закупорил бутылку и сказал, что дело сделано…»
Действительно, для тетушки Фанни и Арнольда дело тем и кончилось. Они больше не слышали Томаса Кемпе и не получали от него посланий.
«И Арнольд,
— писала тетушка Фанни, —
очень негодовал, когда я решила снова запереть и заколотить чердачное помещение. Он заявил, что полтергейст ему теперь нипочем, ведь его убрали. Однако я настаивала и на этот раз поставила на своем. Теперь комната снова заперта, вместе с красивыми обоями, а бутылка спрятана в щель под окном, и это место заштукатурено, так велел викарий. Там, я надеюсь, ей и оставаться навек».
9
Джеймс отложил дневник и огляделся, слегка ошеломленный. Комната, к его удивлению, выглядела очень буднично. Вот висят на крючке за дверью его бутсы, из-под подушки выглядывает пижама, все книги и картинки на своих местах. Нет белых обоев с узором из зеленых листочков; нет тетушки Фанни и ее торопливой речи; нет Арнольда, который, блестя глазами, слушает суровые слова викария, изгоняющего Томаса Кемпе. Ничего этого нет. Есть только старый дневник, пожелтевший, растрепанный, в пятнах сырости. Не склонный к сентиментальности Джеймс сидел, смотрел в окно и ощущал в горле странный комок, вроде того, что бывает в начале простуды.
— Джеймс! Ужинать!
Неужели уже так поздно? Как долго он, значит, читал. Он очень бережно спрятал дневник в ящик стола, под стопку тетрадей и под свой труд о тараканах, и спустился вниз. Арнольд тоже спускался по этой лестнице на зов тетушки Фанни. Арнольд сидел в этой самой кухне, лакомясь обильными кушаньями тетушки Фанни. Насчет этого у тетушки Фанни были сомнения; ей казалось, что приличнее кушать в гостиной, но она уступила Арнольду, который предпочитал кухню; и тут они уютно сидели друг против друга за чисто выскобленным сосновым столом. Здесь же упиравшегося Арнольда заставляли мыться в маленькой жестяной ванне — очень сложная процедура, которая требовала разогревания медных котлов на плите, согревания полотенец перед огнем и вообще большой суеты. А знал ли Арнольд, откуда удобнее всего влезть на крышу? Охотился ли с Пальмерстоном на крыс у забора, около старой сточной трубы? Какие яблоки больше ему нравились: сладкие, кисло-сладкие или крупные, мягкие, мучнистые?
Но этого и еще много другого Джеймсу никогда не узнать; думая об этом, он испытывал странное, щемящее чувство утраты; он ел молча; едва слыша разговоры, которые велись вокруг. И только раз поднял голову от рубленого бифштекса с жареным картофелем, чтобы спросить:
— Мам, что такое кемберлендский пудинг?
— Я точно не знаю. Кажется, было такое кушанье в прошлом веке.
— А можно нам как-нибудь его попробовать?
Это было одним из любимых кушаний Арнольда.
На следующий день Арнольд и тетушка Фанни все еще занимали очень много места в мыслях Джеймса, но его чувства к ним как-то устоялись; думать о них было менее грустно и приносило теплое ощущение их присутствия. Знать про них, знать, что они говорили, делали и думали, означало дружить с ними; и удивительно, что эта дружба не казалась совсем уж односторонней, хотя единственное, что его действительно связывало с ними, было нежелательное присутствие Томаса Кемпе. Пробираясь в высокой траве сада, Джеймс мог закрыть глаза и вообразить рядом с собой Арнольда (в штанах до колен, которые натирали ему ноги — недаром он часто и громко жаловался на это тетушке Фанни, — и в черных ботинках, которые он ненавидел и однажды потерял, увязив их в грязи на берегу реки). Джеймс сообщил Арнольду услышанную в школе шутку про двух мух на потолке, и Арнольд, с расстояния в сто лет, засмеялся, подпрыгнул и стал раскачиваться на ветке яблони.
