Мысль перешла в шепот, и он смешался с шепотом листьев.

Как-то раз, когда Мария была помладше, она представила себе ночного вора — на выступе за окном — и одела его в темную воровскую одежду; чулок на голове ужасно притуплял черты лица, как на картинке, которую она однажды видела в газете. И вдруг вор случайно вышел у нее из-под контроля и вместо того, чтобы стоять, где ему положено, или раствориться, как ночной кошмар, когда проснешься, он вдруг ухватился за оконный шпингалет (Мария лежала в постели и отчетливо услышала, как он клацнул), окно открылось, и вот грабитель уже крадется по темной комнате, а она сжалась и сперва просто тряслась, а потом закричала во весь голос, прибежали взрослые, щелкнул выключатель, и тогда вор, конечно, улучил минуту и исчез, а Мария осталась одна в пустой комнате, истерично рыдая.

Но из этого я уже выросла, подумала она. Теперь я справляюсь с грабителями, и со ступеньками, которые скрипят по ночам, и с грозой. Могу зайти и в темную ванную, даже если не знаю, где выключатель. Я взрослею, такие проблемы меня больше не волнуют.

— Как бы не так, — съехидничал кот. — Забыла, как ты потеряла голову в супермаркете и с ревом носилась по отделам?

— Ну, это совсем другое, — возразила Мария. — Я не могла найти маму и решила, что она ушла без меня.

— Все равно — жалкое зрелище, — возразил кот. — Взрослеет она — кто бы говорил…

Он сидел у каменного дуба и вылизывал живот, извернувшись так, что одна лапа торчала у него вертикально над головой.

— Ты немного пропустил, вон там, слева, — указала Мария.

Кот начал яростно намыливать уши.

— Надеюсь, ты не скажешь мальчику о том, что тебе мерещатся лица в старых вышивках.

— Она его не так уж интересует, Хэриет, — ответила Мария.

— У него есть голова на плечах. Не то что у тебя.

— Не понимаю, почему неразумно интересоваться другим человеком? — холодно возразила Мария.

— Ну, что может быть глупее — без конца талдычить о девочке, которую ты даже не знаешь. И никогда не узнаешь. Почитала бы хорошую книжку. Привела бы в порядок мозги. Узнала бы что-то новое.

— Вот сам и займись, — отрезала Мария.

— Но ведь я не умею, — возразил кот. — Ты что, забыла?

Он выпустил когти, явно любуясь ими.

— И что в ней такого притягательного? Обычный ребенок, вроде тебя — можешь быть уверена.

— Мне кажется, она не стала взрослой.

— Чепуха. Все становятся взрослыми.

— Не обязательно, — упорствовала Мария.

И, немного помолчав, добавила:

— Там нет ее фотографий старше меня. И вышивку за нее сестра закончила.

— Тому найдется немало объяснений.

— Здесь происходят странные вещи — не поймешь, что по правде, а что нет. Все время лает какая-то собачонка, а никто в округе не держит собак. И я часто слышу скрип качелей.

— Ворота нужно смазать, — заметил кот. — Старуха и та сказала, помнишь?

Он начал рыскать в траве, прижав уши, и Мария сердито бросила ему в спину:

— Тебе все равно. Какая разница, что с ней произошло! Никого это не волнует, кроме меня. А я думаю — что-то случилось, вот она и не стала взрослой.

И с этой мыслью, ноющей где-то глубоко в голове, как больной зуб, она соскользнула по стволу и глухо приземлилась.

Дядя Дэвид и тетя Рут уже приехали. Поэтому обед был пышнее обычного и накрыт в столовой. Марию поцеловали, ей тоже пришлось их поцеловать.

— А ты выросла.

И она не знала, что сказать: тетя и дядя явно никак не изменились, поэтому она не могла ответить им тем же, разве что указать тете Рут: «А ты плохо причесалась», или дяде Дэвиду: «А ты сегодня порезался, когда брился», но это выглядело бы очень невежливо. Она давно усвоила: только взрослым позволяется делать замечания о внешности других, если то же самое делают дети — это невежливо.

Когда с приветствиями было покончено, о ней забыли. Взрослые взялись за свои разговоры, но Марию это устраивало — ей хотелось о многом подумать. К концу обеда дядя Дэвид вдруг вспомнил о ней и сказал:

— Пора нам с Марией поболтать наедине.

Он всегда так говорил, когда собирался дать ей пятьдесят пенсов. Он порылся в кармане, и на мгновение Марии стало неловко — вдруг он сейчас скажет: «А что это у тебя за правым ухом?», как фокусник, и достанет у нее из волос пятьдесят пенсов — он всегда так делал, когда она была помладше. Она безропотно стояла и ждала, и выражение ее лица, Наверное, стало холодным, так как дядя Дэвид торопливо сунул ей пятьдесят пенсов и возобновил разговор с мистером Фостером.

После обеда они решили пойти прогуляться. Побрели полем к западу от дома и вышли на тропинку, которая вела через скалы из Лайма в Ауксмут. Тетя Рут несколько раз шумно восхитилась местными красотами. Дядя Дэвид закурил трубку, выпустив душистую струю табачного дыма. Отец Марии сделал для гостей краткий экскурс в историю и топографию города. Мама Марии поведала тете Рут о ткани, которой собиралась переобить свои лучшие стулья по возвращении в Лондон.

Мария отстала. Вскоре она оказалась от них шагах в двадцати и могла спокойно подумать, не отвлекаясь на чужие разговоры. Ей вдруг почудилось, что она одна в этом воздушном пронизанном светом пространстве, между таинственными глубинами неба и тревожным сверканием моря. Она остановилась и оглянулась назад — крыши домов стекали к берегу по зеленым склонам холма, а над ними пейзаж вырисовывал квадраты полей: город дотянулся и дотуда, наметав дома вдоль дороги. И под всем этим — скалы, голубой лейас, с аммонитами, белемнитами. Люди настроили на нем дома, заправочные станции, церкви, филиалы «Тэско»[9], но там, в глубине, остается земля, какой она была вначале, миллионы миллионов лет назад…

Например, сто сорок миллионов лет назад, как в музее на картинках. Тогда субботним полднем (если у них, конечно, были субботы) здесь вместо чаек летали птеродактили, а по пляжу бегали не собаки, а ихтиозавры. И аммонитов водилось как теперь мух, нет, как селедок, они ведь в воде жили.

— Мария…

— Иду, — рассеянно отозвалась Мария, в задумчивости бредя по тропинке, которая, пробежав сквозь поля, вилась теперь между деревьями. Странно, подумала она. Есть места, и они вечны. И есть люди (и динозавры всякие), и они умирают. И есть дни, и месяцы, и годы (и века, миллионы веков). Окаменелости, и Хэриет, и я — мы словно бусинки в ожерелье. Одна за другой и все вместе.

— Мария, ты можешь идти быстрее?

Они ждали ее там, где тропинка уходила в более густой лес.

— Устала, дорогая? — приветливо спросила тетя Рут, и Мария посмотрела на нее пустым холодным взглядом, но не потому, что хотела обидеть тетю Рут, — в голове у нее все еще крутились мысли о местах, птеродактилях и девочке, которая сделала вышивку.

— Мария, — одернула ее мама.

Мария подпрыгнула и ответила, что нет, спасибо, она не устала.

— Вперед? — спросил мистер Фостер, и все начали высказывать свои соображения.

Мистер Фостер и дядя Дэвид были «за». Миссис Фостер хотела вернуться домой не слишком поздно, чтобы успеть разогреть ужин. Тетя Рут считала, что тропинка крутовата для ее туфель. Табличка оповещала: до Ауксмута и обратно можно дойти за три-четыре часа, и дорога не из легких, наверное, поэтому тетя Рут с тоской оглядывалась на Лайм-Реджис.

— Будем идти, пока не устанем, — предложил мистер Фостер. — Хорошо? Слабые могут рухнуть на обочине.

Он живо замелькал между деревьями.

Мария снова отстала и вернулась к мыслям о местах. Интересно, а места могут останавливаться, как часы? Чтобы мгновение длилось вечно, словно застывшие в камне аммониты. Хорошо бы так и было, подумала она, вот было бы здорово, я бы хотела вернуться назад в чье-то время и посмотреть — это так же интересно, как залезть кому-нибудь в голову. И ей показалось, она снова видит лицо, отраженное в стекле вышивки.