Джеймс продел под ошейник Тима пояс от своих джинсов и оттащил его от окна. Тим поджал короткий хвост и тут же принял, как он это умел, вид истязуемой собаки, чтобы разжалобить старушку, смотревшую на них с противоположной стороны улицы.

— Меня-то ты не проведешь, — сказал Джеймс и догнал свою мать.

— Что-нибудь будет к чаю?

— Еда, — сказала миссис Харрисон. — Как обычно. Давай сюда корзинку. Спасибо, что помог.

— Не за что, — ответил Джеймс с особенной учтивостью. Этим он решил страховаться от различных преступлений, вольных или невольных, какие ему наверняка предстояло совершить в ближайшем будущем. Мать взглянула на него с удивлением.

Они уже подходили к дому. Вон и окно чердачной комнаты, выходившее на церковь. Коттедж был небольшой, квадратный и уютный; поселиться в нем было все равно, что надеть старое пальто. Его шиферная крыша немного просела, а с одного боку выпирала — там, где когда-то была печь и выпекали хлебы; в доме были толстые потолочные балки, скрипучая лестница и каменный пол с живописными трещинами, откуда по ночам выползали большие и важные черные тараканы. Джеймс изучал этих тараканов; свой труд он предполагал озаглавить «Жизненный цикл британского таракана». Автор — д-р Джеймс Харрисон, член Королевского общества, член Парламента, доктор философии, кавалер ордена Британской империи.

Эллен больше нравились новые дома на другом конце Лэдшема, где она уже обзавелась подругами.

— Там ванные комнаты облицованы кафелем. И современные кухни. А на лестницах ковры. Если бы ты видела, мам!

— Я уверена, милая, что там прекрасно. Но нам с отцом понравился именно этот дом.

Надо признать, что кое в чем мама бывала очень разумна. Так что приходится удивляться, с горечью думал Джеймс, почему она родила Эллен. Мало ли кого можно было родить. А она взяла и родила Эллен. У других сестры тоже, конечно, ужасные, но Эллен — дальше ехать некуда.

Ванные комнаты с кафелем, видите ли…

Где ей понять, что с яблони, которая нависала над домом, можно влезть на каминную трубу? И где ей оценить все возможности мусорной кучи в конце фруктового сада, куда рабочие сбросили весь строительный мусор и которая еще хорошенько не обследована. И только Джеймс с Тимом знали про заросший крапивой колодец у забора, где, весьма возможно, водятся крысы.

Вместо газона и цветочных клумб, которые прельщали Эллен, у них было семнадцать яблонь. Великолепных яблонь с узловатыми, перекрученными ветвями, похожих на фигуры, которые танцевали причудливый танец, да так и застыли в высокой траве. Сейчас, осенью, яблони гнулись под тяжестью спелых яблок. Миссис Харрисон, женщина практичная, выставила грифельную доску. Подходя к калитке, они уже видели ее над живой изгородью. На ней значилось мелом:

А ниже было написано:

Миссис Харрисон поставила наземь корзинку и все внимательно прочла.

— Забавно, — сказала она. — Очень остроумно. Правда, орфография несколько устарела. Вероятно, мне только этого не хватало, когда я выставила доску. А теперь прошу, еще до чая, все стереть.

Она пошла по дорожке к дому. Оттуда слышалось что-то нудное. Это Эллен, конечно, с кем-то из подруг.

Джеймс стал разглядывать доску. Уж конечно написала не Эллен. Папа? Но когда он утром уходил, приписки на доске еще не было. Так кто же? «Кому-то хочется мне напакостить, — подумал Джеймс, ощетинясь. — Может, мальчишка с нашей улицы, Саймон Как-его-там? Или кто-то еще из класса? Но откуда им знать такие слова? Тут не обойтись без словаря. Придется разобраться, — решил он. — Позже».

Вслед за Тимом он обошел дом сзади, вспомнив, что они еще не закончили работу над ямой между корнями одной из яблонь. Надо было попытаться прорыть ход прямо под одним из деревьев и выйти с другой стороны. Тим, при всех своих недостатках, на подобные дела всегда шел охотно и даже, насколько это возможно для собаки, сам вносил предложения.

Они еще немного потрудились над ямой, но наткнулись на очень толстый корень и решили идти домой, к чаю. За столом уже сидела Эллен с подругой, бледной девчонкой с косичками, наверняка из тех, у кого современная кухня и ковры на лестнице. Они встретили его неодобрительными взглядами.

— Мой брат, — сказала Эллен. Подруга сочувственно кивнула.

К чаю были пшеничные лепешки и швейцарский кекс. Джеймс сел за стол веселый и голодный.

— Мамочка, — сказала громко Эллен, — по-моему, Джеймс мог бы вымыть руки перед едой. Особенно когда у меня гостья…

Называть маму «мамочкой» было новой выдумкой Эллен. Она думала, что это звучит изысканно. Джеймс бросил на нее свирепый взгляд.

— Принято, — сказала миссис Харрисон. — Пойди вымой руки, Джеймс.

Он пошел в ванную и вымыл тыльные стороны рук, оставив ладони в неприкосновенности. Пусть Эллен не думает, что она одержала полную победу. В зеркало ему усмехнулась его веснушчатая физиономия, увенчанная копной светло-желтых волос. Он попробовал некоторые свои выражения: зловещую ухмылку злодея из вестерна; ликующую улыбку капитана команды, выигравшей кубок финала (в вытянутой руке — кубок, вернее, кружка для полоскания зубов); грозный оскал чемпиона по боксу (последний получился особенно хорошо: с полотенцем на плече и влажным зачесом). В его комнате слышались какие-то постукивания. Конечно, Тим. Ему запрещалось входить в спальни, потому что он вскакивал на кровати и рыл там себе неопрятные гнезда. Но бороться с этим было невозможно. Он, видимо, научился открывать двери.

Снизу послышался голос матери:

— Джеймс! Тебе было предложено вымыть руки, а не принимать ванну. Мы тебя ждем.

Он поспешно снял с плеча полотенце, уместил его наверху полуоткрытой двери, чтобы оно свалилось на Эллен, и сбежал вниз, повторяя:

— Иду, мамочка. Извини, мамочка.

— Достаточно! — сказала миссис Харрисон. — Я уже стала чувствовать себя дамой из романа прошлого столетия. Еще немного такого поведения, и я надену на тебя рубашку с оборками и атласные панталоны до колен.

Эллен и подруга захихикали. Об ногу Джеймса потерлось нечто похожее на жесткую щетку. Это Тим проявлял интерес к швейцарскому кексу. Джеймс взглянул на него с изумлением. Неужели он и летать научился?

— Кому еще кекса? — спросила миссис Харрисон. — Джулия? Эллен? Нет? Джеймс, ломтик кекса, а не весь, если не возражаешь. А что вы, девочки, собираетесь делать после чая?

Они переглянулись и опять захихикали.

— Мы скажем после, — сказала Эллен таинственным шепотом.

Джеймс придал своему лицу, как он надеялся, выражение глубокого, уничтожающего презрения. Сколько же глупостей водится за девчонками. Вот и это тоже: секретничают, точно и впрямь задумано что-то очень важное, а ума у них хватает разве только на какую-нибудь дурацкую затею на кухне.

Джеймс глубоко вздохнул и стал смотреть в окно с озабоченным видом человека, у которого действительно есть серьезные дела.

— А ты, Джеймс? Впрочем, тебе есть чем заняться. Грифельной доской.

— Мы знали, что это ты, — сказала Эллен. — И очень глупо.

Джеймс закрыл глаза, давая понять, что устал и смирился.

— Глупо. Наверное, потому и в школу опоздал.

Джеймс открыл один глаз и свирепо посмотрел на нее.

— Чтобы больше этого не было, Джеймс, — сказала миссис Харрисон.

— Да и написано с ошибками, — продолжала Эллен.

— Ладно, — сказал Джеймс, выведенный из терпения. — Спорю, что ты не знаешь, что такое астрология.

— А вот и знаю.

— Ну что?

— А вот и не скажу, — сказала Эллен.

Джеймс только фыркнул. Он взял из раковины тряпку, смочил ее под краном и вышел к калитке. Стирая с доски нежелательную надпись, он подумал, что сделавший ее неизвестный очень здорово нарисовал все эти «ѣ» и «i». Вышло похоже на надписи на могильных плитах и на мемориальных досках в церкви. Но надо все же выяснить, кто это. Прийти и без спросу такое написать, какая наглость! Начну с этого Саймона. Спорю, что он. Джеймс смутно помнил его: коротышка в круглых очках с очень толстыми стеклами.