— Надеюсь, ты скоро с кем-нибудь подружишься, — предположила мама.

— Да, наверное, — ответила Мария без особой уверенности.

Вернувшись в дом, она уединилась в своей комнате и разложила окаменелости на комоде. Комната еще не успела стать ее. Ведь всего неделю назад кто-то другой называл ее своей, а две-три недели назад — еще кто-то. Теперь она казалась безликой: и не отталкивала, но и не принимала. Окаменелости помогут мне обжиться, почувствовала Мария. Найду о них книгу, подумала она, посмотрю, что за виды, сделаю подписи, как тот, кто давным-давно положил свои в маленький комодик. Неужели он нашел их там же? Они были настолько лучше ее разбитых обломков. Вынимая окаменелости из ящичков одну за другой, чтобы получше разглядеть, она снова услышала скрип качелей и подошла к окну: не видно ли их в соседнем саду? Но все загораживали деревья.

Мимо комнаты по коридору проходил отец и остановился у открытой двери.

— Ну что, устроилась?

— Да, — ответила она.

Ее отец был старше многих отцов; он уже начал лысеть, на голове у него осталась лишь аккуратная подкова из волос. Мария заметила: он сменил выходную рубашку на особый выходной свитер. Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать, как у них часто бывало.

— Ну, все уже разведала? — спросил мистер Фостер.

— Не, сад еще не до конца осмотрела.

Мистер Фостер с легким беспокойством выглянул в окно, не зная, чего ему ждать от этого сада. В Лондоне у них сада не было.

— Что ж, сад — вещь полезная, — изрек он.

Наступило молчание.

— Ну, кажется, пора ужинать, — сказал мистер Фостер и спустился вниз.

Вечер они провели в тишине и рано легли спать. Мария, упоенная ветром и морем, заснула глубоким сном и просыпалась всего лишь раз от пронзительного лая маленькой собачонки где-то за окном.

В саду на следующий день обнаружилось много интересного. Самое главное, там не было цветочных клумб, зато кругом росли кусты и деревья — казалось, мало что могло их разрушить. В таком саду тебе не станут постоянно выговаривать: не наступай на цветы, не лазай по деревьям. Высокий буйный кустарник, отделявший его от соседнего сада, был настоящим кроличьим садком из лиственных шатров и туннелей — туда так и тянуло поиграть. Только вот играть не с кем. Мария бесцельно проползла садок насквозь, обошла вокруг и решила полазать по деревьям. Одно дерево ее особенно привлекло — то самое, большое и темное, которое она заметила из окна, — густая крона, блестящие темно-зеленые листья, мощный ствол и серые ветки, морщинистые, как ноги у слона. Такое величественное и, главное, просто создано для лазания: ветки заманчиво ведут одна к другой и встречаются у ствола размашистыми излучинами, образуя естественные сиденья. Вот это и будет отличный наблюдательный пункт, решила Мария, заметив одно такое кресло — невысоко, совсем не страшно, зато сквозь листья видно соседний сад.

Там она и устроилась и, скрытая для постороннего глаза, смотрела, как из соседнего дома выходили и входили люди; этот громоздкий нелепый дом служил теперь частной гостиницей. Аккуратно подстриженный газон украшали железные столы и стулья с зонтиками от солнца. Похоже, качелей нет и там, зато есть маленькая лужайка для игры в шары и бадминтонная сетка.

Появился кот и начал шумно точить когти о ствол дерева.

— Как ты говорила тебя зовут? — спросил он.

— Мария.

— В смысле Мэри?

— Нет. Мария.

— Модное имечко, нечего сказать, — фыркнул кот.

— Маме нравятся старомодные имена.

— Я бы сказал, вычурные.

Он напряженно глядел на пучок травы, поводя хвостом.

— Послушай, а где живет собака, которая лает по ночам? — спросила Мария.

Кот вздрогнул.

— Тебе-то что? Пусть себе лает.

— Я просто спросила.

В соседний сад вышли дети и с криками принялись энергично играть в бадминтон.

— Веселая компания, — заметил кот. — Не хочешь пойти к ним?

— Можно.

— Тогда давай.

— Сейчас.

— Боишься, не примут? — подковырнул кот.

Мария соскользнула с дерева и медленно направилась к дыре, выломанной в кустарнике, разделявшем их сады. Кот следил за ней из-под полуопущенных век. С минуту она постояла, глядя на детей, потом сказала:

— Вообще-то мне пора домой. Маме надо помочь.

— Как же, — съязвил кот.

На кухне мама деловито наполняла шкафы и полки фостеровскими продуктами и расставляла посуду.

— Зачем ты прогнала кота?

— Много важничает!

— Не выдумывай. Он все утро урчал и терся о мои ноги.

Неужели она не замечала, подумала Мария, что люди никогда не бывают со всеми одинаковыми? Животные, наверное, тоже. Вот, например, наша классная — миссис Хейворд: как придут родители, она рассияется, рот до ушей, зубы блестят, а как снова останется одна с детьми, лицо у нее вытягивается, прямо худеет на глазах, зубов уже не видать, да и голос совсем другой — резкий, раздраженный.

В парадную дверь позвонили.

— Кто-то пришел, — сказала миссис Фостер. — Но ведь мы здесь никого не знаем.

Она направилась к холлу. Из-за распахнутой двери донеслись голоса — чей-то незнакомый и мамин (это ее голос для чужих, подумала Мария). Голоса то нарастали, то стихали, тикали кухонные часы, вышло солнце и положило аккуратный золотой квадрат на край стола, ножки и пол. Мария вдруг спохватилась, что ее зовут, и неохотно направилась в холл.

— Это Мария, — представила ее мама, — а миссис Шэнд — наша хозяйка. Она живет через дорогу.

Миссис Шэнд была очень старая. И одета старомодно, но как настоящая леди, признала Мария, — атласное платье, броши, ожерелье и чулки, уходящие почему-то в парусиновые туфли. Она глянула на Марию и сказала:

— У моих последних жильцов было четверо. Один ребенок — это совсем другое дело. Вообще-то я не против детей.

Мне никогда еще не встречались хозяйки, не знаю, за них я или против, подумала Мария. Надеюсь, пойму со временем.

— Ну что ж, — продолжила миссис Шэнд. — Для троих здесь несомненно хватит места.

— Да, вполне, — откликнулась миссис Фостер. — Мы и не думали, что дом такой большой.

— Жильцы часто удивляются. Обстановка тоже вызывает недоумение.

— Мы любим викторианский стиль, — заверила миссис Фостер. — А вы не боитесь за мебель? С детьми все-таки, да и взрослые бывают неаккуратные.

— В этом доме всегда хозяйничали дети, — с ядовитым оттенком сказала миссис Шэнд. — Я сама в нем выросла, с братьями и сестрами. Нас было семеро детей. А до меня — моя мать. Он слишком стар, чтобы меняться, так же как и я. Кухню я модернизировала, так это теперь говорят, — жильцов не устраивало старое оборудование.

Мария все это время разглядывала лицо на брошке с камеей, приколотой к воротничку платья миссис Шэнд, и слушала вполуха, но тут вдруг прислушалась. Как странно — жить в доме, где выросло столько детей. В ее доме выросла одна она: его построили восемь лет назад, он даже моложе ее. Она представила себе миссис Шэнд девочкой своего возраста когда-то давным-давно, в том же дверном проеме и посмотрела хозяйке в лицо, испещренное ниточками морщин, ища тень той, которой она некогда была, и не нашла. Неужели они тогда тоже носились через три ступеньки вниз по лестнице и сидели на дереве в саду?

— Мария! — пробудила ее мать. — Миссис Шэнд тебя спрашивает.

Мария подпрыгнула и уставилась на миссис Шэнд.

— Я спросила, какую комнату ты себе выбрала, — повторила миссис Шэнд.

— Дальнюю, маленькую, — ответила Мария.

— А… старую детскую. В ней всегда жили дети. Ночью из нее слышно море.

И качели, подумала Мария, ей хотелось спросить про качели, но тут снова заговорила мама. Беседа перешла на темы электросчетчика и доставки газет.

— Ну что ж, вот вроде и все, что я хотела вам сказать, — сказала миссис Шэнд. — Рояль месяц назад настроили. Пожалуйста, не стесняйтесь, пользуйтесь.