— Моя бабушка, — сказала миссис Шэнд. — А на следующей странице — моя мама, когда она была маленькой девочкой, и ее сестра Хэриет.

Они сидели в кресле из гостиной. Вернее, старшая девочка сидела, а Хэриет стояла рядом, опираясь на ручку. Понятно: ее так поставили, чтобы вышло красиво. В одинаковой одежде: черные высокие ботинки, застегнутые на множество крохотных пуговок, исчезают под платьями из темной материи, и белые передники — все в рюшах и сборках. Длинные схваченные лентами волосы забраны назад, будто их только что расчесали. А они похожи, сразу видно — сестры, но старшая худее и темнее, и лицо у нее серьезнее (или скучнее?). А Хэриет пухленькая, и даже сквозь коричнево-желтые тона фотографии угадываются розовые щеки и голубые глаза, но в лице какая-то неестественная скованность — зубы она стиснула, что ли? И вдруг Мария поняла: Хэриет вот-вот расхохочется. Что там у них случилось? Может, фотограф был смешной или что-то смешное сказал. Наверное, она хихикнула, и ей тут же велели прекратить, или просто еле сдерживалась от смеха.

Мария пристально вглядывалась в фотографию — Хэриет сто, а может, и больше лет назад сдавливала неуместный смех. Под фотографией кто-то поставил подпись черными чернилами: «Х. Д. П. и С. М. П., 10 и 12 лет, февраль 1865 г.».

— Там дальше — еще семейные снимки, — сказала миссис Шэнд.

И правда: вот мама держит на коленях младенца — кокон из белого муслина — и другие дети, расставленные по росту у стула; портреты членов семьи: лицо и плечи выныривают из мягкого коричневого облака; расплывчатые компании на улице: играют в крокет на лужайке, обсаженной деревьями, сидят под деревом за чаем, и вот еще одна, интересненькая: все разлеглись на пляже под зонтиками от солнца и разложили вокруг шотландские пледы. А за ними скалы — знакомая порода.

— Это здесь, — сказала Мария.

— Естественно, — ответила миссис Шэнд. — Они же здесь жили. Можете взять по шоколадке, если желаете.

— Спасибо, — с готовностью отозвался Мартин.

Мария листала дальше, и вновь пошли портреты. Вот бородатый отец с добродушным недоумением на лице, держит новорожденного; а вот снова пухленькая мамаша, увешанная маленькими детьми. А вот Хэриет с сестрой. А вот, еще через несколько страниц, одна сестра, но уже выше. И вот опять она, с высокой прической и в юбке до пят — такая взрослая одежда, а лицо не изменилось. Она переродилась, как бабочка, подумала Мария. Теперь все не так, теперь все носят одно и то же в любом возрасте — и не поймешь, когда человек из ребенка стал взрослым. У мамы Мартина такие же джинсы, как и у меня. Да, неплохо у них раньше было придумано. По крайней мере, ты хоть знал, на каком ты свете. И кто ты. Она стала искать переродившуюся Хэриет, но не нашла. Вот Сьюзан, толстая и недовольная, шестнадцати лет, и вот опять она, расплывается в улыбке, уже совсем взрослая, с младенцем — на руках. А Хэриет нет. Мария перевела взгляд на вышивку.

— Это она вышила, Хэриет?

— Не все, — ответила миссис Шэнд. — Работу закончила Сьюзан, моя мать.

И только Мария открыла рот спросить почему, как ее перебил Мартин, который все еще жадно и сосредоточенно изучал окаменелости.

— Где он нашел эту рыбу?

Это была Dapedius colei, сверкающая в куске голубого лейаса, обыкновенная чешуйчатая рыба, как лещ, например, только из юрского периода.

— Да, такой нам никогда не найти, — сказал Мартин с черной завистью.

— Кажется, на Западном утесе, — ответила миссис Шэнд, — когда после обвала обнажились свежие пласты. Такое случается, время от времени.

Но несмотря на всю притягательность окаменелостей, Мария не смогла отложить альбом. Она перевернула несколько страниц назад: каждая групповая фотография давала ей все большее представление о семье. К. Р. П. — наверное, тетя; мисс Д. (эта всегда втискивалась с краю) — гувернантка или няня и расставленные по росту Ж. С. П., Б. М. П. и Д. Т. П. — другие братья и сестры. Сьюзан и Хэриет были, наверное, средними детьми. Она вернулась к первому снимку и снова стала вглядываться в девочек: единственная хорошая фотография Хэриет. На всех остальных она с трудом узнавалась среди родственников, а с середины альбома исчезла совсем.

— А вы не хотите шоколадку, миссис Шэнд? — спросил Мартин с видом внезапного прилива заботы.

— Спасибо, не так сильно, как ты.

Его рука зависла над серебряной шкатулкой, и в наступившей паузе миссис Шэнд, не говоря ни слова, но явно наслаждаясь моментом, смотрела на Мартина поверх очков. Потом сказала:

— Ну что же, молодой человек, извольте еще одну.

Рука Мартина зарылась в шоколадках, а миссис Шэнд вернулась к шитью.

Мария встала и подошла к вышивке. Трудная работа, подумала она. Стежки аккуратные, маленькие, ни единой ошибки. Сколько же она ее делала! Долго. А может, вышивальщица с удовольствием занялась бы чем-то другим. Я бы, например, не взялась за такую работу, подумала Мария, ни за что. Правда, дерево я бы тоже вышила, и подпись — Quercus ilex, и окаменелости. И маленькую черную собачонку. И качели (качели? какие качели?), и каменные садовые вазы. И дом. Конечно, это наш дом, только она его почему-то сделала коричневым, а так — очень похоже. Странно, подумала Мария, он стоял тогда и сейчас, а Хэриет уже нет. И, поглощенная мыслью о Хэриет, она снова оглянулась на вышивку.

Она смотрела на нее сбоку, и вышивка сделалась невидимой — стекло в рамке отразило окно на другой стороне комнаты и вид за окном, так что Мария видела только отраженный квадрат сада с лужайкой и деревьями, мягко качающимися на ветру. И вдруг, как портрет в раме, нет, скорее как фотография, но уже цветная, живое лицо, белокожее румяное лицо над белым фартуком с рюшами, светлые волосы перехвачены сзади лентой, глядело на нее с вышивки.

Хотя нет, не на меня она смотрит, а туда, в окно, подумала Мария. Ведь все, как в зеркале, — перевернуто. Она резко повернулась и посмотрела в окно, но там уже не было ничего, кроме лужайки, деревьев и неба.

Потом обернулась назад и снова взглянула на вышивку, но увидела только стежки на полотне. Опять поймала отражение — и там ничего особенного: окно и деревья.

— Какой беспокойный ребенок, — сказала миссис Шэнд. — И крутится, и крутится… У меня от тебя даже голова закружилась.

Мария виновато села на диван.

— Будьте любезны, положите альбом обратно в комод. И окаменелости тоже, если вы уже насмотрелись.

— Спасибо за приглашение, — поблагодарил Мартин, когда все было закончено.

Миссис Шэнд грациозно взмахнула иголкой, как бы отпуская их домой.

— Пожалуйста, захлопните дверь получше.

— Извините, — начала Мария, — скажите, пожалуйста, почему Сьюзан… — Но прежде чем Мария успела договорить, ее перебила миссис Шэнд, и конец вопроса повис в воздухе.

— И будь любезна, передай маме, что в саду поскрипывают боковые ворота. Если мешает, их можно смазать. Ты что-то хотела спросить?

— Нет, ничего, — ответила Мария.

— Классные окаменелости, — сказал Мартин, когда они переходили дорогу на свою сторону.

— М-м-м…

— И эта рыбина. Dapedius… Я тоже хочу такую найти.

— А-а, — протянула Мария без особой уверенности.

— Ты что, мне не веришь?

— Верю, верю, — торопливо ответила Мария.

Мартин вернулся в гостиницу и стал смотреть телевизор. Мария обошла дом с торца и прошлась по лужайке (может быть, именно здесь — ну, конечно же, здесь, большая шумная семья играла в крокет, а потом выстроилась вдоль стены фотографироваться — маленькие впереди, мама, папа, тети и все остальные — за ними). Она взобралась на свою любимую ветку каменного дуба и полчаса сидела на нем и рассказывала ему (но молча, про себя). Только что произошло нечто очень странное, начала она, мне показалось, я увидела лицо Хэриет — она смотрела на меня с картинки, которую сама вышила, как будто она все еще там.

И не убеждай меня, вдруг запальчиво сказала она дереву, что я все это навоображала. Я все равно не поверю. И в то, что она стала взрослой, не верю, хоть Мартин и говорит… Мне кажется… Мне кажется… Мне кажется, с ней что-то случилось, но что, я не знаю.