— Пятнадцать пенсов, — сказал продавец. — Хочешь открытку, малышка?
Тут Мария увидела, что можно купить целый набор этих открыток, переплетенных в календарь. Сорок пять пенсов. Денег у нее не было, но она вспомнила — послезавтра к ним приезжает дядя Дэвид, а он всегда давал ей пятьдесят пенсов.
— Лучше я скоплю на календарь, — ответила она.
На августе вверху изображались рыбаки, странно одетые, с сетями, а сентября не было видно.
— Старинные гравюры, — объяснил продавец. — XIX век. Теперь это в моде. Хотя лично мне они как-то не очень. Хорошо отдыхается?
— Отлично, — ответил Мартин.
— Время летит. Пятнадцатое число. Не успеешь оглянуться, уже сентябрь.
Они снова вышли на улицу, посасывая монпансье. Подходило обеденное время, и им навстречу стекались обитатели гостиниц, пансионов и летних домов, нагруженные пляжными принадлежностями, складными стульями и корзинами. И посреди течений, словно скала, бросившая вызов неспокойным водам пролива, возвышалась миссис Шэнд, одетая во все темное и слегка опираясь на палку, а рядом на тротуаре стояла ее корзина с фруктами.
— Наша хозяйка, — с тревогой сказала Мария.
Миссис Шэнд устремленно глядела на дорогу в сторону Марии, но как будто не узнавала. Марию это нисколько не удивило, она уже давно поняла — люди ее быстро забывают. Чтобы тебя запомнили, нужно быть шумным или ярким или еще как-то выделяться, а она ничем таким не отличалась. Поравнявшись с миссис Шэнд, она уже хотела проскользнуть между ней и садовой изгородью, но в это время голова миссис Шэнд резко повернулась, и старуха уставилась прямо на нее.
— Я тебя знаю, не так ли?
Мария объяснила, кто она.
Миссис Шэнд перевела взгляд на Мартина.
— А это кто?
Мария опять объяснила.
— И чем же вы здесь занимаетесь, молодой человек? — спросила миссис Шэнд.
Этот ошеломляющий вопрос сразил бы Марию наповал, а Мартин, наоборот, ни капельки не смутившись, принялся подробно описывать каникулы, так что миссис Шэнд пришлось дважды перенести вес с одной ноги на другую, и при этом совершенно не реагировал на ее попытки перебить его вопросом или подвести рассказ к концу.
— Ну, раз ты интересуешься окаменелостями, — вставила она наконец, — можешь зайти ко мне, если будет желание, и я покажу тебе очень интересные экземпляры моего деда.
— О’кей, — сказал Мартин.
— Пожалуйста, пожалуйста, — укоризненно отозвалась миссис Шэнд, явно не одобряя его манеру выражаться.
— Отлично, — сказал Мартин. — У меня сегодня как раз есть время. А сейчас нам нужно идти — обедать пора. Пока.
И он одарил миссис Шэнд обаятельной улыбкой. Завернув к воротам дома, Мария украдкой оглянулась и увидела, что миссис Шэнд стоит на том же месте. Трудно сказать почему, но она больше не казалась такой уж скалой.
После обеда Фостеры «спокойно» сидели в саду, как любила выражаться миссис Фостер. Но ведь мы и так никогда не проводим время шумно, подумала Мария, никогда-никогда, у нас просто не бывает шумного времени. Мария читала, отец то читал газету, то спал под ней, а мама шила. Она делала аппликации из разноцветных лоскутов на стеганом одеяле. Этим рукоделием она занималась уже восемь лет: одеяло было большое, роскошное и обещало по окончании очень красиво смотреться. Когда Мария была помладше, она ревновала маму к одеялу; однажды она взяла несколько лоскутов, которые мама подобрала для аппликации, и сунула их на дно мусорного ведра под чайную заварку и картофельные очистки. Никто так и не узнал. Это был, пожалуй, самый плохой поступок в ее жизни — до сих пор ее бросало то в жар, то в холод при одном воспоминании. Теперь одеяло уже не вызывало у Марии никаких эмоций, но иногда ей казалось, что на него у мамы ушло почти столько же времени, сколько на саму Марию, и что подчас люди проявляют больший интерес к одеялу.
Время от времени за изгородью, то затихая, то нарастая, раздавались звуки боевых действий, которые вели дети Люкасов. Там происходила затяжная всеполуденная ссора, то и дело вспыхивая и перерастая в жаркий спор с криками и воплями. Порой шум перекрывал пронзительный рев одного из малышей. Тогда мистер Фостер хмурился и вздыхал, а миссис Фостер отрывала глаза от шитья и неодобрительно смотрела на изгородь, разделявшую их сады.
— Эти дети просто неуправляемы, — сказала она наконец.
Пару раз споры и слезы внезапно и неестественно прерывались громким вмешательством одной из мам. Мистер и миссис Фостер перекидывались взглядами, и Миссис Фостер с суровым видом возвращалась к аппликации. Мария вдруг поняла: ее родители никогда не кричали друг на друга, на нее или еще на кого-то. Вот интересно. Так она лежала — то читала, то думала, пока не пришло время чая.
Мартин появился, когда они еще сидели за круглым столом.
— Ты уже пил чай, Мартин? — спросила миссис Фостер.
Выяснилось, что да, но он был не прочь еще раз почаевничать. Он сел за стол и съел четыре сандвича и кусок пирога. Когда миссис Фостер стала настаивать — правда, не слишком сильно, — он взял второй кусок.
— Странно, что она не толстеет, — сказал он, кивком указывая на Марию. — Столько еды, и все для нее одной. Везет же некоторым.
— Еще пирога? — с сомнением спросила миссис Фостер.
— Нет, спасибо, — ответил Мартин после краткого, но, видимо, тщательного обдумывания. — Ну как, пойдем к той старушенции?
Мария не испытывала особого энтузиазма. Ей было как-то неуютно с миссис Шэнд. Хотя теперь, вспомнила она, меня поддержит Мартин. И ничего не нужно будет говорить, а просто смотреть и слушать. А на часы стоит еще раз посмотреть.
— Пойдем, — сказала она.
Объявление у входа в гостиницу вызвало в Мартине бешеное возмущение.
— Да кем они себя считают? «Детям и собакам вход воспрещен»… Так, сейчас им повезет.
Он громко затопал вверх по лестнице.
Они застали миссис Шэнд все за той же розовой вышивкой. Ошеломленный Мартин даже замолчал: вот это комната — столько часов, и все тикают. Он стоял, разглядывая все вокруг, и водил парусиновой туфлей вверх и вниз по своей грязной джинсине.
Миссис Шэнд встала с дивана, подошла к комоду в углу комнаты и вынула оттуда плоский поднос, накрытый салфеткой.
— Вот, садитесь и рассматривайте. И пожалуйста, молодой человек, следите, куда вы ставите ноги.
Мария и Мартин устроились рядышком на диване с коричневыми и желтыми розами на потрепанной ситцевой обивке и стали рассматривать окаменелости, а миссис Шэнд с немым раздражением проследила струйку песка, отмечавшую маршрут Мартина по комнате, и затем вернулась к шитью.
Окаменелости, как они сразу поняли, стояли на порядок выше обычных. Там не было ни Gryphaea, ни Stomechinus, даже одиночных аммонитов, зато были белемниты, как огромные пули, и акульи зубы — такие гиганты, что, представив себе их владельцев юрского периода, Мария молча поклялась: в Ла-Манш — ни ногой, и восхитительное смятое растение, похожее на лилию, — гравюра на плоском камне.
— Вот это класс, — с любовью сказал Мартин.
— Можете взять их в руки, — разрешила миссис Шэнд.
Только зря она раздобрилась — они уже и так держали их в руках.
— Кто это нашел? — спросил Мартин.
Миссис Шэнд опустила очки на нос и посмотрела поверх них на Мартина.
— Мой дедушка. Он был другом сэра Чарльза Дарвина и собирал окаменелости для его исследований. На наших утесах. Сейчас я покажу вам фотографию.
— А где он их нашел?
Но миссис Шэнд уже вернулась к комоду и принялась рыться в ящике, забитом, как заметила Мария, бумагами и связками писем. Она вернулась, неся в руках большой и, видимо, старый (кожа его выцвела и вытерлась) фотоальбом. Она положила его Мартину на колени и начала перелистывать страницы, пока не дошла до фотографии пожилого человека с белой бородой и добрым лицом. Так вот кто стоит у нас на камине в гостиной, подумала Мария. На другой странице была еще одна пожелтевшая фотография — леди в пышной одежде, но с туго затянутым лифом, что делало ее похожей на викторианские стулья в гостиной летнего дома. На голове у нее сидел кружевной чепчик, а из манжет и воротничка платья тоже выступали кружева. А вот лицо ее, несмотря на причудливый наряд, было обычным, спокойным материнским лицом: такое и сегодня двадцать раз встретишь на любой улице или в супермаркете. Из-под чепчика выбилась прядь волос, что придавало сухому портрету более домашний вид. Внешне люди мало отличаются — люди из разных времен, подумала Мария, а вот представления у них совсем разные, мир-то меняется. Она пригляделась к фотографии и заметила: брошка на шее у дамы — розовый букет из слоновой кости — та самая, что теперь на миссис Шэнд, которая сидит на стуле по ту сторону камина и разглаживает на колене вышивку.
