— Ты что тут делаешь? — спросила Эллен. — Мама велела, чтобы ты шел пить чай.
— Иду.
— До чего же ты весь грязный. А это что за хлам?
— Просто вещи, которые выбросили рабочие.
— И нечего в них копаться, — сказала брезгливо Эллен. — Неизвестно, что там может быть.
Тебе и вправду неизвестно, подумал Джеймс, шагая вслед за ней по саду. Вот уж действительно неизвестно! Дневник притягивал его и дразнил. Ему не терпелось дочитать его. Кто такой Арнольд? И как и когда все это было?
За чаем ему пришлось хоть что-нибудь съесть, чтобы не вызвать подозрений; с этим он управился как можно быстрее и убежал к себе. Там он бросился на кровать и прочел дневник от корки до корки.
Дневник был помечен 1856 годом. Его вела некая мисс Фанни Спенс; пока Джеймс читал, он выяснил, что она была не замужем и уже в годах. Она уединенно жила в Коттедже Ист-Энд, ходила по воскресеньям в церковь, варила варенье, переписывалась с родственниками, занималась благотворительностью и художественными поделками из морских ракушек и сухих трав. Она не совершала ничего особенно примечательного, но, судя по дневнику, была приятной, доброжелательной особой, не лишенной чувства юмора. В мае она решила, что хорошо бы пригласить на летние вакации десятилетнего племянника Арнольда (Джеймс вспомнил письмо: «Милая сестра, Арнольд так был рад…»).
«Лондон летом далеко не лучшее место для ребенка,
— писала она в своем дневнике, —
мальчику будет гораздо лучше в Лэдшеме, если милая Мэри отпустит его ко мне. Надеюсь, он не слишком станет скучать в обществе пожилой тетушки. Что до меня, то я вся в приятном волнении оттого, что в доме будет кто-то молодой».
Тетушка Фанни целиком ушла в приготовления к приезду Арнольда. Она обежала друзей и знакомых в поисках рецептов особо вкусных кушаний, какими станет угощать Арнольда, съездила в Оксфорд купить ему удочку («Я знаю, что мальчики любят удить рыбу, а речка Ивенлод протекает почти что у моего порога. Я и сама подумываю попытать счастья с удочкой»), до того увлеклась приготовлениями, что купила на соседней ферме щенка, и, наконец, вместо спальни для гостей придумала нечто лучшее: отделать для Арнольда чердачное помещение («Это такое необычное помещение, стены и потолок все как-то в разные стороны. А какой вид открывается из окна! Я уверена, что любому мальчику понравилось бы тут жить»).
Джеймс оглядел потолок, который шел в разные стороны, и решил, что тетушка Фанни совершенно права. Вообще, это, видимо, была великолепная тетушка; чем дальше он читал дневник, тем больше убеждался, что за это она не стала бы на него сердиться. Она словно говорила с ним, восторженно и даже немного запыхавшись…
«Должна сказать, что со всеми этими приготовлениями я совершенно сбилась с ног. Я столько всего напекла, что мы могли бы выдержать осаду! Будем надеяться, что у моего дорогого мальчика хороший аппетит. Щенок — увы! — изгрыз мою шляпку. Но вообще он, конечно, прелесть, хотя боюсь, что не вполне чистокровный. Это я о щенке, а не о шляпке, та была из лучшей итальянской соломки и отделана бархатом. Но я не была бы христианкой, если бы ценила живое существо ниже какой-то шляпки».
Джеймс почувствовал раздражение против Арнольда и подумал, что лучше сумел бы оценить такую отличную тетушку. А этот Арнольд наверняка слюнтяй и слабак. Еще бы! С таким-то именем!
Все сошло хорошо. Арнольда доставили в почтовой карете, снабдив сопроводительными записками точно посылку, и аппетит у него оказался, по словам тетушки Фанни, «совершенно невиданный; никогда не думала, что мальчик способен столько съесть за один раз». От комнаты он пришел в восторг.
«Он заявил, что в жизни не видел лучшей комнаты, и был просто в восхищении! Плотник, мистер Тиммс, как раз накануне закончил там работу, все было оштукатурено, а краска на окне еще даже не просохла. Прежде все было там в ужасном виде. Ведь помещение стояло запертым много лет, может быть даже с тех пор, как дом был построен, то есть очень давно. Но сейчас это премиленькая комната, и обои прелестные, с узором из зеленых листочков».
Арнольд сразу обжился. Он влез на кладбищенский каштан и упал с него. Щенка он назвал Пальмерстоном в честь премьер-министра и непременно пожелал, чтобы тот спал у него на кровати. Он съедал все, что давала тетушка Фанни, и объявил ее лучшим кулинаром в целом свете. Он побывал с нею в Оксфорде и уговорил прокатиться в лодке по реке… («…Конечно, он уверил меня, что умеет грести, а сам посадил нас на мель, да так прочно посадил! Я смеялась до слез. Уж очень потешное было зрелище: Арнольд пытается столкнуть лодку на воду, а я вовсю стараюсь ему помочь — в шелковом платье и в праздничной шляпке!..») Удили они и рыбу на речке Ивенлод. Тетушка Фанни поймала шесть окуньков и была в восторге. Они их съели за ужином.
Теперь Джеймсу нравился Арнольд. И все, что тот делал. Мы наверняка поладили бы, думал Джеймс с сожалением. И отлично проводили бы время — у них была и удочка, и щенок, и вылазки в сельскую местность, которая в те времена гораздо ближе подступала к Лэдшему. Коттедж стоял тогда, можно сказать, в чистом поле. Оглядывая комнату, где Арнольд видел из окна ту же церковную башню, а над своей кроватью тот же скошенный потолок, Джеймс почти ощутил его веселое, шумное присутствие. И вздрогнул, внезапно вспомнив, что с тех пор, как Арнольд стоял вот здесь, в комнате, прошло сто двадцать лет.
Он вернулся к дневнику. Проходили дни. «Не могу даже представить себе, чем занимала я свое время до приезда Арнольда», — писала тетушка Фанни.
«Мы все время чем-то заняты, и это так приятно! Ни одной скучной минуты! Не проходит и дня, чтобы мой дорогой мальчик не придумал нам нового развлечения. А я уж и позабыла, сколько есть в молодости способов разнообразить жизнь. В свою очередь я преподала Арнольду несколько уроков домоводства. Наш дорогой мальчик весьма любознателен. Он не прочь, например, узнать, как готовятся его любимые блюда. Он уже умеет испечь очень порядочный пирог, а также кекс со сливами и пряностями, который он так любит».
И вдруг в дневнике зазвучали нотки разлада. Фарфоровая ваза, очень ценимая тетушкой Фанни, каким-то таинственным образом разбилась. Тетушка Фанни не пишет об этом прямо, но по ее словам, полным горечи, видно, что она подозревает Арнольда. А у себя в комнате он ведет себя чересчур шумно. «Пришлось сделать ему замечание, — строго сообщает тетушка Фанни, — хотя он отрицал свою вину с ВЕЛИЧАЙШЕЙ убежденностью». Щенок тоже впал в немилость. «Он вдруг принимается лаять неизвестно на что. Возможно ли, чтобы он повредился рассудком?»
Дела шли все хуже и хуже. Стали появляться записки. Джеймс слишком хорошо представлял себе, каково было Арнольду.
«Мой бедный племянник сказал мне, что сперва он заподозрил проделки кого-нибудь из соседских мальчиков, но не мог прямо подумать ни на одного из них и даже предположил, что это Я разыгрываю такую затейливую шутку. Первую записку он нашел у себя на подушке: длинное послание, написанное старинным шрифтом, о каком-то магическом способе обнаружить вора, о том, как приготовлять декокты из некоторых трав для излечения моих болезней, ну и прочая подобная чепуха. Вторая была написана на странице дневника, который ведет Арнольд, и это привело мальчика прямо-таки в ЯРОСТЬ. Он принес дневник мне и спросил, кто, по-моему, может так ему досаждать. Эта записка яснее говорила о своем авторе, он подписал ее: „Томасъ Кемпе“ и ошеломил нас сообщением, что он КОЛДУНЪ (или считает себя таковым). Я была так же озадачена, как Арнольд, пока не вспомнила, что в здешних местах люди простого звания, то есть необразованные, доныне называют КОЛДУНОМ или ВЕДУНОМ человека, к которому обращаются в трудных случаях, однако сейчас этот старый предрассудок редко встретишь даже среди бедняков. Но я стала раздумывать над странными явлениями в доме, в которых я винила бедного моего племянника, и мне пришло в голову, что перед нами проявления сверхъестественных сил.
Я пришла в большое волнение, надела шляпку и побежала за советом к нашему доброму викарию».
