Особенности хозяйственного развития Америки заключались в том, что в ней не было пережитков ремесленного строя и средневековых цехов, не было крепостного права, создавшего консервативный дворянско-помещичий уклад жизни, не было крестьянства, привязанного к земле предков. Все это так же, как старинные стены, городские башни, замки на вершинах гор, холмы на полях сражений, знакомо американцам только из книг, а не вросло в их жизнь, не стоит перед глазами, как живое напоминание о традициях, иногда сдерживающих, иногда препятствующих установлению новых порядков. Поэтому развитие капитализма и возникновение его современных форм, т. е. сверхкапитализма, происходило в Соединенных Штатах гораздо быстрее и проще. Но зато это наложило и более заметный отпечаток на психологию народа и на весь его быт.
Концентрация богатств и создание грандиозных предприятий в Америке — дело недалекого прошлого. Знаменитые американские миллиардеры, создатели этих богатств и концернов, жили во второй половине прошлого века. Параллельно с этим выявилось экономическое могущество США, которые обладают больше чем половиной всего мирового запаса железа, меди, свинца, цинка, нефти, хлопка, леса. Естественно, что эпоха созревания богатырской мощи американской индустрии оказала неизгладимое влияние на психологию нации.
Не встречая на своем пути того консерватизма и прочности установившихся прав и отношений, которые задерживают концентрацию промышленности в Англии и способствуют сохранению в ней тех отставших методов работы и устаревших оборудований, какие наблюдаются, напр., во многих английских угольных предприятиях, американская промышленность быстро подчинилась новым формам организации. Крупные концерны, возглавляемые стальными, нефтяными и пр. королями, ввели в действие законы массового производства, требующие стандартного товара и стандартного труда. Все механизировалось, все приняло машинообразный характер и, по словам Форда, человеческий труд стал придатком машины. В течение восьми часов работы на фабрике рабочий должен чувствовать себя как бы живой частью машины, а после окончания работы он может отдать себя культурной жизни. Для самого владельца предприятия и штата его сотрудников не остается места для других мыслей, кроме забот об успехе (success). "Успех дела это, по словам Гальфельда, их религия, бухгалтерская книга — их библия"[55]. Для американуспех — это выражение достигнутой власти, конечная цель богатства. Машина — его идол.
Там, где господствует массовое начало и власть машины, там стирается индивидуальность и побеждает единообразие. Так создается та господствующая особенность американского быта, которая, по-видимому, единодушно признается в литературе, посвященной "американизму". Стопроцентный американец как бы штампован, поэтому индеец, славянин, которые не могут приобрести внешности и манер американца, не могут быть приняты в американскую среду. Мысли и профессиональные стремления поражают в Америке однородностью, оригинальность вызывает недоверие. Господствует, говорит один писатель, апофеоз резинового штампа[56].
Те авторы, которые противопоставляют американизму особенности европейской культуры, опасаются распространения на Европу этой стандартизации духа. Американизация, вещает Гальфельд[57], грозит вытравить все задатки европейской культуры, подчиняя взлеты духа одному образцу и одному идеалу: деньгам и удаче.
В Европе сохраняется масса крестьянства, которая поддерживает старый консервативный быт. Сельский дух охраняет индивидуальные особенности, вкусы и привычки. В Америке и этот слой населения подчинен общему господству единообразия и машины. В Америке нет крестьян в европейском смысле слова. "Американский фермер такой же предприниматель на своем земельном участке, как его согражданин, который занимается в области торговли и промышленности"[58]. Различие между ними в условиях и методах работы, но не в цели и не в хозяйственной психологии. Американский крестьянин производит стандартный сельскохозяйственный продукт.
Так, в общем, несочувственно и пугливо относятся европейские писатели к американской психологии, укоренившейся вместе с победой крупного индустриального хозяйства. Но тем не менее, американизация Европы происходит, и покровительственный тон немецкого писателя Гальфельда, гордящегося высокими взлетами духа и заботливым попечением европейской культуры о сохранении индивидуальной свободы мысли и исканий, кажется горькой иронией при современных порядках в Германии, где в настоящее время американские условия должны многим представляться "запретным раем".
Критически относящийся ко всему американскому Гальфельд готов осудить даже американского рабочего, утверждая, что его идеал ограничивается материальным благополучием (prosperity). То обстоятельство, что американский рабочий может два раза в неделю ходить в кино, иметь дома радио и пылесос, приобрести собственный автомобиль, описывается Гальфельдом так, как будто это дьявольское наваждение, соблазном материального благополучия губящее высокие порывы души. И то, что Генри Форд ввел у себя пятидневный труд, освободив для рабочих два дня в неделю, он готов тоже признать только рекламной мерой, имевшей в виду привлечь внимание к его предприятию и поднять падавший одно время спрос.
Но в действительности отношения предпринимателя и рабочего в США, как правильно отмечает тот же Гальфельд[59], оздоровляются идеологией, проникнутой уверенностью в том, что капитал и труд — это две движущих силы, которые направляют к одной и той же цели — всеобщего благополучия. В мире американского народного хозяйства укрепляется новое кредо, которое может быть выражено в следующих четырех формулах:
"Если предприниматель лишен возможности повысить свой оборот, он не может увеличить и выручки";
"Если он не может увеличить выручки, он не может уменьшить издержек производства";
"Если он не может уменьшить издержек производства, он не может увеличить заработной платы";
"Если он не может повысить заработной платы, он не будет также в состоянии удержать на прежнем уровне свой доход".
Таким образом, иронически замечает Гальфельд, предприниматель заинтересован в повышении вознаграждения рабочим, в сокращении рабочего дня, в восстановлении трудовой энергии, чтоб человеческая машина могла быть подновлена, заново смазана для возобновления работы и, таким образом, спасались бы культурные ценности человечества.
Мы не знаем, к какому кругу людей принадлежит этот, в общем, очень наблюдательный и, несомненно, образованный писатель, но во всяком случае он так же, как и большинство других писателей, затрагивающих экономические темы с высоты птичьего полета, не обнаруживает близкого знакомства с условиями промышленного хозяйства.
Та цель силлогизмов, которую он уложил в приведенные четыре, формулы, действительно, отражает новую идеологию предпринимательского и трудового мира Америки. После периода накопления и реорганизации хозяйства, характеризовавшегося довольно жесткими приемами, наступает период нормализации социальных отношений, принимающий формы т. н. "индустриальной демократии"[60]. Создатель умеренного профессионального союза в Америке Гомперс и его преемники Грин и Уоллинг сознательно вели рабочий класс в направлении солидаризации их стремлений с интересами предпринимателей. "Мы быстро переходим, говорит Уоллинг[61], от периода преобладания колоссальных организаций к социальной структуре, построенной на большей или меньшей степени консолидации". Рокфеллер[62] проводил в жизнь эти идеи консолидации и в своих речах объяснял, что промышленность зависит от сотрудничества четырех соучастников: капитала, администрации, труда и общества. Для успеха промышленности необходимо, чтобы каждый из этих четырех участников умел смотреть на вопрос с точки зрения другого. В частности, труд и капитал нуждаются один в другом и только при взаимном уважении и доверии их друг к другу возможно успешное развитие производства. Ввиду этого необходимо организовывать представительство людей, работающих в предприятии.
