— Да, мам, — произнес он в трубку.

— Как дела у Ники? — спрашивала она, скорее из вежливости; женщины, живущие с ее сыном, мало ее интересовали. Сегодня — одна, завтра — другая. Много чести запоминать их всех.

— Без изменений, — скупо ответил Виктор, не желая вдаваться в подробности своей личной жизни. Его, признаться, несколько удивил вопрос матери — раньше она никогда не вмешивалась в его отношения с любовницами, даже в юности. А уж сейчас и тем более.

— А это действительно был твой ребенок? — неожиданно поинтересовалась она, придавая своему голосу некую старательную безучастность — ну как же, надо ведь скрыть вспыхнувшее любопытство!

— Мам, тебе-то какая разница? — Он опять начал раздражаться. — Его уже нет. Считай, как будто и не было.

— Не будь бессердечным, — сухо осадила она его. — Если этот ребенок — твой, значит, мне бы он приходился внуком. Не забывай об этом обстоятельстве!

— А если не мой? — ехидно переспросил он.

— Вот об этом я тебя и спрашиваю!

Черт побери, ей ведь совершенно безразличны всякие внуки! Она всего лишь удовлетворяет свое любопытство — эту вечную спутницу пустой, бездельной жизни!.. Но в таком случае для чего, скажите, понадобилось звонить именно ему, Виктору? Неужели мало той информации, которой захлебнулась уже вся бульварная пресса?

— Нет, не мой, — соврал он, чтобы сбить с разволновавшейся мамаши охотку. — У меня с ней давно все кончено. Забудь.

Звонок матери только разбередил душу. Ей-то, может, после разговора и полегчало, а ему каково?

Виктору стало казаться, что он мог предотвратить эту беду. Ведь он хорошо знал Нику, знал, что если она что-то вбила в свою упрямую головку, то желаемого будет добиваться любой ценой. И кабы не ребенок, которого она ждала, то черт с ней, пусть бы себе выжирала снотворное хоть по три раза на неделе!

Но малыш… Определенно Виктор не имел права рисковать невинным существом, и теперь он винил себя в смерти еще не рожденного малыша. Надо было защитить его от сумасбродной мамаши! Наверное, следовало уступить ей, пообещать жениться, в конце концов!

Надо было… Если бы… Да, тут не оправдаешься собственным незнанием. Подумаешь, не знал — обязан был догадаться. Умному человеку полагается просчитывать чрезвычайное развитие ситуации, предвидеть все возможные варианты исхода. А уж понять задумки этой глупышки Ники и вовсе не составляет труда.

Виноват? Виноват. Не думал ни о чем, кроме своего бизнеса. Просчитывал, как больше денег заработать, как увеличить прибыль, как не прогореть в делах, а между тем проморгал собственного ребенка. Да лучше б разорился по нулям, стал банкротом, но сохранил то, ради чего стоит жить! А там и сначала все можно построить, любой бизнес — а что, руки-ноги целы, здоровья хватает, в голове покамест не опилки. И значит, деньги — дело наживное.

Но теперь — теперь он ее не простит. Он просто ее выгонит.

Ника умерла на рассвете.

Телефонный звонок прервал тяжелый сон Виктора. Звонили из больницы.

Он понял только первые фразы. После в трубке долго еще раздавался чей-то незнакомый голос, приносящий соболезнования, извинения и утешения.

Виктор слышал звуки, но до него не доходил смысл произносимых слов. Голос казался монотонно-нудным, слова сыпались на него ненужным и бессмысленным треском. Зачем все это? Он не чувствовал боли из-за смерти Ники. Всего лишь принял к сведению, пообещал, что займется оформлением всех нужных документов, организует похороны.

У него было такое ощущение, будто умер какой-то дальний родственник, которого он не видел уже много лет и практически ничего не знал о нем; просто человек покинул бренный мир, и теперь он, Виктор, должен отдать по получении телеграммы долг вежливости. Похоронить, как это говорят, по-людски.

Он не стал ничего сообщать матери. Ни к чему ей лишние волнения и пересуды — мало ли что, все-таки больное сердце…

Но ей сообщили другие. Доброхотов хватает.

— Почему я узнаю об этом последней, дорогой? — вопрошала мать сурово, и Виктор отчетливо видел, как она на том конце провода презрительно кривит губы, любуясь своим отражением в роскошном зеркале. Внешностью мать напоминала Мэрилин Монро, несколько, правда, была тяжеловата на лицо; этакий выживший номенклатурный тип бывшей советской домоуправительницы. — Тем более мне сообщают об этом совершенно посторонние люди!

Ей осталось еще запричитать, брезгливо подумал Виктор. Но нет, мать никогда в жизни не причитала.

— Она что тебе, родная? — уныло ответил Виктор.

— А тебе — нет? — Мать подбавила в голос оскорбленного металла. — Пожалуй, если бы я сама не узнала всех деталей, ты меня и на похороны бы не позвал? Да?

Виктор решился отделаться от матери по-хорошему.

— Завтра! — отрезал он. — В три часа. Приходи, если хочешь. — И добавил: — Только ни к чему тебе…

Самой Нике ритуал ее собственных похорон наверняка бы понравился. Все действо — словно по строгому театральному сценарию. А больше всего ей пришлись бы по душе декорации. Море цветов, богатый черный гроб с многочисленными розовыми бантами и кружевными лентами, она вся в белом, а прекрасным контрастом к ее такому роскошному туалету — ритуальные служащие, облаченные в строгие черные костюмы и белые же перчатки.

Присутствующие — те тоже были разнаряжены соответственно этому торжественному событию. Странно, но все пришедшие на похороны люди хранили отпечаток какой-то четкой, контурной красоты — именно такой, какую Вероника любила при жизни.

— Сама виновата, — грубо бубнила себе под нос мать, стоя в ногах покойницы. Похоже, ее совсем не волновало то гнетущее впечатление, которое способны произвести на присутствующих эти жестокие слова. — Нечего было всякую дрянь глотать. — Она поправила кокетливую шляпку на голове. — А все-таки, сынок, тебе, пожалуй, стоило бы проронить хотя бы пару слез по ней.

Виктор поразился столь нелогичному потоку рассуждений: с каких это пор его черствая родительница предпочитает хлипкие сантименты гордому достоинству? Однако странности материнской мотивации стали ему тут же понятны: то тут, то там по всему кладбищу шныряли папарацци с волчьими физиономиями. Событие, что и говорить, из ряда вон: любовница известнейшего продюсера покончила с собой при довольно туманных обстоятельствах…

А теперь, выходит дело, перед ними надо еще и морду постную сделать?

— Ты же только что сказала: она сама виновата! — Виктор усмехнулся. — Чего ж теперь слезы лить?

— Перед людьми неудобно. — Этот многозначительный довод мать выдвинула со смиренным, мышиным выражением на дряблом лице. Она даже краешек гроба деликатно погладила — такие, смотрите-ка, нежные чувства к уходящему хорошему человеку…

— Перед какими еще людьми? — взвинтился Вик тор. — Да все они, если хочешь знать, все передо мной тут выслуживаются! Захочу, и эти твои люди через скакалочку будут прыгать — прямо здесь, на твоих глазах, перед гробом! Только бы мне угодить!

— А ее родственники? — не унималась мать. — Им ты скакалочку из чистого золота подашь? У них в глазах должны быть не только боль и сожаление, там еще и ненависть! Ты хоть представляешь, как они сейчас тебя ненавидят?

— Да нет у нее никого. — Виктор сразу сник. — Вероника сирота. Детдомовская она…

Сейчас, среди красивой, торжественной публики, Виктору стало пронзительно жаль Нику. Просто по-человечески. Совсем ведь молодая она еще, красивая, хоть и глуповатая, но все-таки забавная. В конце концов, ему когда-то было хорошо с ней. Жить бы да жить!

Виктор давно уже ни к кому не испытывал любви, ни к одной девушке. По крайней мере такой формы любви, при которой можно было, как в романе, броситься на край света, для него просто не существовало.

Есть любовь к родителям (Виктор вздрогнул, вспомнив о матери), к работе, друзьям. К Родине, наконец. И все. Список исчерпан. Такую установку он сделал для себя с тех пор, как его собственные мифы о большом светлом чувстве рассыпались в пыль и прах. И их ветер унес. Любовь — это из области детских сказок. Там — да! Любовь до гроба! Но мы-то живем на грешной земле! В нашей реальной жизни все банально и мерзко.