— Ну? — не очень вежливо вопросила она.

Мимо шли многочисленные прохожие, час пик достиг своего апогея. Никто, впрочем, не обращал на странную парочку ни малейшего внимания. Антон, словно в бреду, набрал в легкие побольше воздуха и надрывно прошептал:

— Я… Аня, я… я люблю вас!

— Что-о-о? — От неожиданности Анна даже задохнулась.

В самом начале бесцельного топтания — здесь, на этой вот покосившейся остановке — у нее, признаться, промелькнула озорная мыслишка: «Уж не в любви ли собирается признаться этот смешной мальчишка?..» — однако она тут же приказала себе выбросить из головы всякие глупости — нечего думать о человеке плохо! И вот, пожалуйста вам, из миллиона всевозможных вариантов сработал как раз тот, который отнесен был ею к разряду наиболее идиотских. И идиотский он потому, что очень легкомысленный. А она, Анна, человек серьезный. К тому же врач. И к тому же, м-м… и к тому же не совсем, э-э… ну, в общем, она уже далеко не девочка, черт возьми!

«Хватит притворяться! — строго поправила себя Анна. — Будем смотреть правде в глаза: просто я уже не молода».

Теперь, после этого мальчишеского порыва Антона, она уже не выглядела уставшей — скорее, ошеломленной и даже испуганной. Анна шарахнулась от него, словно ошпарилась.

Антон тоже испугался. Тысячи раз прокручивал он в сознании эти слова, взвешивал их на языке, катал меж зубами… а теперь вот, выпорхнувшие наружу, они ошеломили его, оглушили, и он — молчал черным камнем. Это было особое молчание, подтверждающее его такое нелепое, но такое важное признание — да, дескать, Аня, ты не ошиблась, услышала то, что услышала.

Антон замер, не дышал, втянул голову в плечи, словно боялся, что сейчас получит пощечину.

Аня осторожно огляделась — наверное, искала пути к отступлению. Никого. Ни одного свидетеля преступления Антона. Сделать вид, что ничего не было?

Она резко выдохнула:

— Что за глупости, Антон! — Глаза блестят, в голосе звон металла. — Ты совсем меня не знаешь! Хм, не хватало еще, чтобы меня в растлении несовершеннолетних обвинили.

Как известно, самый лучший отказ, равно и самая лучшая отповедь зарвавшемуся наглецу формируются из набора стандартных, шаблонных, в общем, совершенно пошлых и банальных слов. Анна, бесспорно, очень умна, но в данном случае и у нее, похоже, не нашлось вариантов.

Какие варианты, когда ты растерян и… и еще рассержен?

Антон не успел ничего сказать. Он и не знал, что тут говорить. А Аня стремительно развернулась и оставила его одного.

Убежала.

Эх, Ника, Вероника… Что ж ты наделала!

Розовые пальчики, розовый язычок. Безумные ласки безумной любви. А безумство, как известно, до добра не доводит. Подумаешь, повздорили… Из-за глупой прихоти.

С чего началось-то все?

— Ну, когда, когда уже мы поженимся? — требовательным тоном спросила Ника, входя в его кабинет. Глаза ее сверкнули и покрылись сетчатой прозеленью, разом растеряв всю свою небесную бирюзу, но, впрочем, уже спустя секунду снова обрели прежний цвет.

Глаза-хамелеоны. Таких девушек, как она, называют моделями. Ростом она, правда, не вышла, прилично не доросла, но зато фигура — идеал, пресловутые «девяносто-шестьдесят-девяносто».

Виктор нехотя оторвался от бумаг. Как она не вовремя. Все рабочие мысли, весь деловой настрой сейчас разлетятся напрочь к чертям, и попробуй потом собери все в кучу. Н-да, она и не так может.

— В другое время нельзя? — пробормотал он, углубляясь в бумаги.

— Нельзя! — заорала она что есть мочи. — Тебе никогда, слышишь, ни-ког-да нет до меня дела! Ты вечно занят, у тебя всегда нет времени. Импотент хренов! Знай: я требую, чтобы ты женился на мне. Или ты, может, забыл: я жду ребенка? Твоего, между прочим!

— Ты нелогична, Никуля, — улыбнулся он. — Как и все блондинки. Если бы я был импотентом, ты не смогла бы ждать ребенка от меня. Ладно, иди, после поговорим.

Виктор и головы не поднял, не посмотрел на бушующую нимфу, всем своим видом демонстрируя чрезвычайную занятость.

Увы, не помогло.

Бах!

Громыхнуло так, словно шкаф опрокинулся. Виктор даже не вздрогнул — настолько привык уже. Медленно повернул голову — ага, стул, бедняга, швырнула, и, конечно, в его сторону. Стул, по счастью, не долетел. Сил не хватило, все же тяжеловат для нее этакий снаряд — не антиквариат, однако изготовлен с очевидными претензиями на старинную вещь: резная спинка, витые ножки… определенно все эти аксессуары, вкупе с симпатичными позолоченными узорами, имеют-таки некоторый вес.

— Ну, вот видишь, я все-таки был прав, — заметил Виктор.

— В чем ты был прав? — Несколько угомонившаяся было после атлетического упражнения блондинка взорвалась снова — настолько ошарашило ее это спокойное замечание.

— Не стоило приобретать сюда излишне дорогую мебель. Она тебя раздражает.

Господи, и смех и грех! Ее поведение больше забавляло его, нежели раздражало.

— Меня не мебель твоя задрипанная раздражает, а безразличие! — снова принялась отпускать вопли Вероника.

— Во-первых, если еще и я буду кричать, то это уже будет не комедия, а низкопробный фарс. Во-вторых, старайся не кричать сама — испортишь чудный голос. И наконец, в-третьих: не поднимай больше тяжелых предметов — это вредно для ребенка. Моего, между прочим, ребенка. Ты ведь так утверждаешь? — проговорил он по-прежнему спокойно.

— Ага! Так ты признаешь? — переспросила она уже гораздо спокойнее, хотя в глазах ее все еще мелькали молнии. — Признаешь, спрашиваю?

— Да я и не отказывался никогда. — Виктор даже плечами пожал, но уже в следующую секунду снова уткнулся в свои бумаги.

Сей бесхитростный маневр вверг Веронику в очередной приступ бешенства.

Она подскочила к нему, словно раненая тигрица, и хлопнула ладонью по столу изо всех сил. Как и следовало ожидать, сила удара оказалась преувеличена, Вероника отчаянно вскрикнула от боли и осела.

Виктор вздохнул и откинулся в кресле, обреченно скрестив руки на груди; делать нечего, он изготовился дальше наблюдать продолжение банального спектакля, который Ника исполняла специально для него.

— Прекрати отвлекаться от важного разговора! — визжала она, с шипением дуя на ушибленную руку. — Говори, когда наша свадьба?

Ну вот, именно этого вопроса он не хотел больше всего. Ах, Ника-Вероника, чего ж тебе так не терпится-то, а? Что же ты необдуманно форсируешь ситуацию?

— Свадьбы не будет, Вероника, — тихим голосом произнес он.

Теперь настала ее очередь опешить. Она моментально затихла.

— По-почему?

Виктор рассудил, что на такой вопрос лучше ответить встречным вопросом. Он так и сделал — спросил-ответил:

— А зачем?

Его притворное удивление грозило спровоцировать новую вулканическую активность девушки, однако Виктор все чаще за последние минуты ловил себя на мысли, что ничего не только не может с собой сделать, но даже уже и не желает — настолько фальшиво выглядели все ее истерики и страдальческие вопли.

Потрясающее ощущение глупой сказки. Все происходящее — нереально и оттого малосимпатично. Глупая «мыльная опера». Когда-то это завораживало, Нике удавалось его не злить — скорее, она развлекала. Где еще, скажите, можно раздобыть такую милую и глупую игрушку?

А потом надоело. А главное — очень уж от дел отвлекало.

— Как это зачем? Ты что, хочешь довести меня до фирменной истерики? — На глаза ее навернулись крупные слезы. Виктор тем временем невольно поморщился от ее «фирменной» терминологии. — Разве не понятно: я хочу, чтобы у моего… у нашего ребенка был настоящий отец! Чтобы у него была фамилия, наконец!..

— У него и без того это будет.

— А я? Я должна быть твоей женой!

— Ты и без того моя жена, — ответил он с нарастающим раздражением. — Вот скажи, для чего тебе так необходим этот дурацкий штамп в паспорте? Или ты полагаешь, что сможешь удержать человека казенным клеймом? Так не бывает. Если я захочу уйти, меня никакая сила не остановит: ни штампик, ни ребенок — уж извини. Да-да, разведусь, определю размер алиментов и на прощание еще ручкой помашу! — Теперь уже и Виктор постепенно заводился. — Поняла, черт возьми? А покамест иди, Вероника, прошу тебя! Живи, радуйся сегодняшнему дню, пользуйся всем тем, что имеешь… наконец, всем тем, что имею я, и, ради Бога, постарайся не злить меня. Все, больше не отвлекай меня от работы.