«Земля, земля — вдова солдата…» Земля, земля — вдова солдата. Солдат — погиб. Земля живет. Живет, как и тогда когда-то, И слезы вод подземных льет. Земля солдата полюбила. Он молод был и был красив. И спать с собою положила Под тихим шелестеньем ив. А то, что ивы шелестели, Любилися они пока, Земля с солдатом не хотели Понять. Их ночь была кратка. Предутренней артподготовкой, Что затянулась до утра, Взметен солдат с его винтовкой И разнесли его ветра. Солдат погиб. Земля осталась. Вдова солдатская жива. И, утешать ее пытаясь, Ей что-то шелестит трава. Еще не раз, не раз, а много, А много, много, много раз К тебе придут солдаты снова. Не плачь и слез не лей из глаз. Как убивали мою бабку Как убивали мою бабку? Мою бабку убивали так: утром к зданию горбанка подошел танк. Сто пятьдесят евреев города, легкие от годовалого голода бледные от предсмертной тоски, пришли туда, неся узелки. Юные немцы и полицаи бодро теснили старух, стариков и повели, котелками бряцая, за город повели, далеко. А бабка, маленькая, словно атом, семидесятилетняя бабка моя крыла немцев, ругала матом, кричала немцам о том, где я. Она кричала: «Мой внук на фронте, вы только посмейте, только троньте! Слышите, наша пальба слышна!» Бабка плакала, и кричала, и шла, опять начинала сначала кричать. Из каждого окна шумели Ивановны и Андреевны, плакали Сидоровны и Петровны: «Держись, Полина Матвеевна! Кричи на них. Иди ровно!» Они шумели: «Ой, що робыть з отым нимцем, нашим ворогом!» Поэтому бабку решили убить, пока еще проходили городом. Пуля взметнула волоса. Выпала седенькая коса, и бабка наземь упала. Так она и пропала. Мои товарищи Сгорели в танках мои товарищи — до пепла, до золы, дотла. Трава, полмира покрывающая, из них, конечно, произросла. Мои товарищи на минах подорвались, взлетели ввысь, и много звезд, далеких, мирных, из них, моих друзей, зажглись. Они сияют словно праздники, показывают их в кино, и однокурсники и одноклассники стихами стали уже давно. 1942
Не естся хлеб, и песни не поются. В душе, во рту, в глазах — одна тоска. Все кажется — знамена революции Без ветерка срываются с древка. Сентябрь. И немцы лезут к Сталинграду. А я сижу под Ржевом и ропщу На все. И сердце ничему не радо — Ни ордену, ни вёдру, ни борщу. Через передовую — тишина. Наверно, немец спит после обеда. А я жую остылый ком пшена И стыдно есть — задаром, без победы. Ведро мертвецкой водки …Паек и водка. Водки полагалось сто грамм на человека. Итак, паек и водка выписывались старшине на списочный состав, на всех, кто жил и потому нуждался в пайке и водке для жизни и для боя. Всем хотелось съесть положенный паек и выпить положенную водку до боя, хотя старшины распространяли слух, что при раненьи в живот умрет скорее тот, кто съел паек. Все то, что причиталось мертвецу и не было востребовано им при жизни, — шло старшинам. Поэтому ночами, после боя, старшины пили. По должности, по званию и по веселому характеру я мог бы рассчитывать на приглашение в землянку, где происходили старшинские пиры. Но после боя очень страшно слышать то, что говорят старшины, считая мертвецов и умножая их цифру на сто, потому что водки шло по сто грамм на человека. …До сих пор яснее голова на то ведро мертвецкой водки, которую я не распил в старшинском блиндажике зимой сорок второго года. Воспоминание о Павле Когане Разрыв-травой, травою повиликой … … … … … … … … … … … … … … … мы прорастем по горькой, по великой по нашей кровью политой земле. (Из несохранившегося стихотворения Павла Когана) |
