В послевоенные годы и вплоть до болезни в конце 70-х годов Слуцкий не обращался к своим «Запискам» и не предпринимал никаких попыток их опубликовать, понимая полную безнадежность. Друзья, знавшие о существовании «Записок», удивлялись тому, что он как бы забыл о них. «Давид Самойлов, — вспоминает вдова поэта Г. Медведева, — в разговорах о Борисе Слуцком (и с ним самим) <…> часто восхищался наблюдательностью, точностью и краткостью его прозаических эссе, написанных сразу после войны, <…> сетовал на упорное нежелание Бориса Абрамовича продолжить столь удавшийся опыт».

Так «Записки о войне» не увидели свет при жизни автора.

В «Записках о войне» Борис Слуцкий говорит о войне правду, не всегда лицеприятную, но всегда правду. Он обрел право говорить о войне без прикрас, без лакировки и посчитал это своей обязанностью. В его «Записках» есть страницы, способные вызвать гордость и восхищение мужеством нашего солдата, его выносливостью и терпением, справедливостью и отходчивостью, верой в победу в самых отчаянных обстоятельствах; трагическое соседствует со смешным и комическим. Но немало страниц и эпизодов повествования могут вызвать упреки защитников «чести мундира», особенно тех, кто, по выражению Давида Самойлова, «проливал за Россию не кровь, а чернила». На многое Слуцкий смотрел глазами политработника, представителя партии в войсках. Но он смотрел не только как партиец, но как гуманист-демократ. Факты, уязвимые с точки зрения ура-патриотов, составляли содержание политдонесений; по ним, в том числе, и по тем, которые писал Слуцкий, принимались решения командованием и военной администрацией освобожденных районов.

Борис Слуцкий называл свои «Записки о войне» «деловой прозой». Думаю, что читатель по достоинству оценит не только документальность, но и художественное мастерство прозы поэта.

Во вторую часть книги включены стихи и баллады Бориса Слуцкого о войне.

Во время войны, делая свое солдатское дело, Слуцкий стихов не писал. (Достоверно известно, со слов самого поэта, что в начале 1944 года он написал «Кельнскую яму», потрясенный судьбой наших военнопленных в фашистских лагерях). И после войны тоже не сразу «пошли» стихи.

«Послевоенные годы вспоминаются серой, нерасчлененной массой, — писал Слуцкий в очерке „После войны“. — Точнее, двумя комками. 1946—1948-й, когда я лежал в госпиталях или дома на диване, и 1948—1953-й, когда я постепенно оживал.

Сначала я был инвалидом Отечественной войны, потом непечатающимся поэтом. Очень разные положения.

Рубеж: осень 1948 года, когда путем полного напряжения сил я за месяц сочинил четыре строки, рифмованные. Где они теперь?

Потом за долгие недели — первое с осени 1945 года нескладное стихотворение „Солдаты шли“[238]. Стихи столкнули меня с дивана.

Я ступал на поэтическую сцену, как моряк, вернувшийся из восьмилетнего плавания, что и говорить, земля ходила у меня под ногами»[239].

Из довоенных стихотворений в печать попали два широко известных стихотворения — «Инвалиды» и «Генерал Миаха, наблюдающий переход испанскими войсками французской границы»[240]. Самых первых своих стихов, написанных в Харькове еще в школьные годы, Борис стеснялся (я имею в виду стихи, вызванные пробуждающимся чувством к девушке), читал их неохотно и очень ограниченному кругу самых близких друзей. Стихи не сохранились. Убежден, что в их исчезновении повинен сам автор. Помню несколько отдельных строф из этих стихотворений, но, уважая давнее решение Слуцкого, я их не привожу.

Такая же судьба постигла и первые гражданские стихи, ходившие по рукам харьковской студенческой молодежи. Эти стихи, написанные во второй половине 30-х годов, Борис охотно читал. Запомнились строки одного из наиболее распространенных в те годы стихотворений:

Борис Слуцкий почти не датировал своих стихотворений. Поэтому не могло быть и речи о публикации стихов в хронологическом порядке. Была избрана последовательность, которую предпочел сам автор в своих прижизненных изданиях.

При подготовке книги к публикации неоценимую помощь мне оказал Н. Л. Елисеев, которому выражаю сердечную признательность.

Петр Горелик

Форзац